Победоносец

Утровой Ярчак был лучшим другом нашего отца: их дружба завязалась ещё до того, как у них появились дети. На самом деле, Громобой не являлся родным сыном Утровоя, у них даже фамилии не совпадали – Громобой был сыном лучшего друга Утровоя, с которым был в дружбе и мой отец, так что когда во время великого землетрясения Громобой осиротел в возрасте трёх лет, Утровой взял его себе на воспитание и с тех пор стал зваться его отцом. В возрасте двенадцати лет Громобой признался мне, что совсем не помнит своих родных родителей и что по этой причине считает, будто Утровой ему родной отец. Эти двое идеально подошли друг другу: оба молчаливые, предпочитающие тихое размышление громким словам, оба крупногабаритные, и мировоззрение у них не шибко отличалось – тот, кто не знал о том, что Громобой приёмный сын Утровою, никак не мог сказать, будто между этими двумя людьми совсем нет никакой кровной связи. И тем не менее, они считали друг друга родными настолько, что уже и позабыли о том, что на самом деле всё совсем не однозначно. Единственное, в чём они отличались: Утровой больше любил охоту, а Громобой почитал рыбалку.

– Утровой, где своего друга потерял? – сразу же поприветствовал нежданного гостя дед, спросив его о нашем отце.

– Белогор ещё не вернулся с охоты, – голос у Утровоя был низкий, с хрипотцой.

– Буря приближается…

– Не впервой ему. А вот детей лучше по избам развести, – подойдя к столу, мужчина взял жбан с кислым домашним квасом и в один присест выпил его весь, после чего, размашисто утерев усы, сказал сыну: – Громобой, бери Ванду с Отрадой, проводим девочек до их дома. А внуки твои пусть с тобой останутся, Бессон. Пока Белогор не вернётся.

Я, Ратибор и Полеля проводили гостей до скрипучей калитки, которую только со второй попытки заперли на тяжёлый ржавый засов. Время перед началом бури в детские годы особенно прекрасно: налетающие порывы влажного ветра заставляют дышать полной грудью, пляшущий под ногами травяной сор приглашает в бег, темнеющие небеса нагнетают атмосферу надвигающегося на тебя величия… Стоило гостям уйти, как мы втроём сразу же бросились к Совиной башне. Добежав до неё, я и Ратибор, не останавливаясь, начали подниматься вверх по узкой лестнице, даже не думая оборачиваться на Полелю – сестра с ранних лет боялась высоты, так что на Совиную башню никогда не поднималась. Боязнь перед высотой у неё была настолько велика, что она только отцу и позволяла носить себя на руках, да и в тот год перестала разрешать, начав считать себя взрослой. Обернувшись один раз, я увидел, что Ратибор не отстаёт от меня, а Полеля, отреагировав на первые крупные капли дождя, восторженно замахала руками и со всех ног побежала назад в избу, откликнувшись на призыв деда.

Остановившись только на самом верху, представляющим собой квадратную обзорную площадку, по центру которой был установлен дубовый столб с вырубленными в нём дуплами, в которых дневали совы, я упёрся обеими руками в защитную преграду и врезался взглядом в границу леса, над которой уже угрожающе бурлили чёрные тучи – отец сейчас там, но я почти не беспокоюсь за него, потому что он не впервые встречает бурю в лесу, и всё же, лучше бы он сейчас был дома, рядом с нами.

Чёрные тучи набегали с севера, но порывистый ветер был на удивление тёплым. Совсем рядом раздался первый раскат грома, и я посмотрел на Ратибора, чтобы узнать, не боится ли он, как вдруг, вглядываясь вдаль, брат заговорил:

– Однажды я уйду из Замка. Буду жить в таких дальних землях, о которых тут и не слыхивали. И у меня будет самая красивая среди всех красавиц жена, и мы будем жить счастливо: так, как сами будем хотеть, а не по правилам, которые нам кто‑то продиктует. Да, так и будет.

– А как же наша семья?

– Я буду слать тебе совиные письма.

– А вдруг я сам уйду отсюда?

Брат вдруг встрепенулся и сразу же снизу вверх заглянул в мои глаза:

– Ты что же, тоже хочешь уйти?

– Я ещё не знаю, – я отвёл взгляд. – За Полелей ведь кто‑то должен присматривать.

– Полеля рано или поздно выйдет замуж…

– Да за кого она выйдет замуж?! – неожиданно для себя вспылил я и, заметив это, сразу же взял себя в руки и продолжил говорить уже более спокойным тоном: – Ты видел здешних мальчишек? Красавцы, да и только. Сплошные Онагосты…

– Есть Громобой.

– Исключение из правил.

– Так может за него и пойдёт замуж‑то…

– Было бы неплохо, – вдруг призадумался я, впрочем, нахмурившись ещё сильнее, потому как всё‑таки не хотел, чтобы мой лучший друг и вдруг стал женихом моей сестрицы.

– Он ведь сам сказал, что взял бы в жёны самую ласковую, – тем временем не унимался Ратибор, – а наша Полелька очень ласковая.

Против этого факта мне нечего было поставить:

– Это точно. Как мама.

Помолчав немного, брат спросил неожиданное:

– Ты её помнишь?

Я непроизвольно нахмурился ещё сильнее:

– Лицо забыл. Только смутный образ и как будто голос припоминаю. А ты? – я посмотрел на брата в упор, и на сей раз он отвёл взгляд.

– Помню, что у неё были длинные волосы и такой голос, от которого перед сном становилось тепло на душе… Помню, как она пела колыбельные песенки. И ещё… Запомнилось, как я гладил её живот, в котором была Полеля. И больше ничего не помню.

Мы замолкли на целую минуту. И снова молчание оборвал Ратибор:

– И отца с дедом заберём, когда будем уходить, и Полелю тоже не оставим никакому мужу. Решено.

Пока Ратибор устанавливал для себя важное решение, я задумался о другом: почему это нам хочется уйти отсюда, если здесь наш дом, почему при этом мы хотим увести отсюда всю нашу семью и когда именно в наших детских душах зародилось это странное желание?

 

***