Победоносец

Рябиновые или воробьиные ночи – понятия, не присущее Камчатскому краю. Я знал, что в нашей родословной не одна только бабушка была не русской, однако прежде не задумывался об этом. Дед называл грозовые ночи с сильными зарницами именно рябиновыми, реже воробьиными. В ту ночь, в которую мы ждали возвращения отца из леса, случилась одна из сильнейших гроз моего детства, так что мы были уверены в том, что он остался ночевать на заимке в лесу и вернётся не ранее как на рассвете. Поэтому, зажёгши громничную свечу* и помолившись, мы до полуночи разошлись спать: Полеля легла на перине в единственной спальне, я с Ратибором забрались на печь, а дед улёгся на лавке (*Громничные свечи считаются одним из мощнейших инструментов восковой магии. Создаются раз в году, в феврале, и обладают универсальной силой света. Название связано с верой в то, что эти свечи защищают от гроз и грома, а также от других природных бедствий). Я заснул быстро и проснулся неожиданно, когда полночь уже давно миновала. Меня разбудил глухой скрип тяжёлой входной двери. Открыв глаза, я увидел Ратибора спящим на моей подушке. На улице всё ещё продолжала громыхать непогода, молнии ярко сверкали, но дождь как будто перестал лить. Аккуратно выглянув из‑за печи, я увидел отца с дедом: дед сидел возле красного угла, а отец правее окна, и на столе всё ещё горела громничная свеча.

– Вот тебе и выделанная из дерева чаша для теста каравая… – вдруг хмыкнул дед, и я сразу смекнул, что речь идёт о происхождении нашей фамилии, но к чему вдруг они завели такой разговор?

– Чары есть чары, – нахмурился отец, и я впервые в жизни понял, что хмурое выражение лица, чаще всего присущее мне, я или со временем перенял от него, или попросту унаследовал. – Но не я, а твоя дочь была из чародеев, даром что фамилию мою примерила. Тех, кто во второй половине этого века начал открывать в себе способности к предвидению, становится всё больше, и Ефросиния скрывала свой дар неспроста. Скажи же, Бессон… Я ведь знаю, что она с тобой говорила незадолго перед рождением Полели. Что сказала?

Голоса взрослых звучали странно: как будто их глушил вес какой‑то неведомой мне тайны.

Дед ответил не сразу, но, после тяжелого вздоха, всё же проговорил совсем не радостным тоном старика, который будто вдруг состарился прежде назначенного ему часа:

– Она сказала, что только один из трёх твоих детей проживёт так долго, что переживёт всех ныне живущих в этих землях. Будто он станет последним из Чаровых, но это будущее последнего из рода неоднозначно и ещё может измениться, если он сможет уберечь предназначенного ему потомка двух несокрушимых. В нём ли, или в предназначенном ему потомке несокрушимых, или в их союзе, но может открыться великий дар, какого земля ещё не видывала.

– Только один из трёх… Но у меня трое детей.

– Она сказала, что другие уйдут без потомков, и одного не станет по‑особенному, отчего он будет вроде как призрак.

– Увидим ли это?

– Родителей переживут.

– А деда?

Дед вздохнул, и его плечи вдруг резко осунулись, как будто он хотел бы ответить совсем не то, что в итоге сказал:

– Не все.

– Прошла уже целая жизнь… Быть может, ещё не поздно выбрать иной путь.

– Ты сам всё знаешь, ведь Она тебе указала на Замок.

– Сказано ждать Падения Старого Мира летом.

– Значит, будем проживать в спокойствии осени, зимы и вёсны, и сторожить лета.

…Следующие несколько лет я думал, не приснился ли мне этот разговор деда с отцом, но в итоге Он правда пал именно летом.

 

 

ЧАСТЬ 2

ЮНОША

 

Глава 4

 

Две тысячи девяносто четвёртый год, прохладный летний вечер на Камчатке. Мне семнадцать лет, я иду по ветхой, потрескавшейся брусчатке, оставляя за собой пылевую дымку, вызывающе поднимающуюся из‑под моих потёртых ботинок. На главной улице фонарщик зажигает калильные фонари, и я, видя это ежевечернее представление, уже вознёсшееся до ранга обряда, я который раз задумываюсь о философии нововеров: отказ от всех прогрессивных изобретений человечества, включая электроэнергию – откуда произошёл радикализм такой силы? Я бы хотел узнать об этом мире больше, хотел бы разбираться в том, что на Большой Земле считается не чем‑то вроде сказочного волшебства, а обыденной нормой, я бы хотел… Уйти, не оборачиваясь. Но. Моя семья – моё всё. Подозреваю, что я могу без них, но не хочу; уверен в том, что они не хотят без меня, но совсем не уверен в том, что они смогут без меня. Отец ещё крепок, но вот дед продолжает заметно стареть, а Полеля только‑только налилась опасной девичьей красотой – кто за ними всеми присмотрит? Уж точно не Ратибор – брат покинет Замок не оглядываясь, сразу после своего восемнадцатилетия. Об этом он уже предупредил меня. И как результат, мой выбор вытекает из его выбора, потому как я забочусь и о нём, ведь именно я старший брат: он может уходить со знанием того, что я присмотрю за дедом, отцом и сестрой. И ладно. Моя любовь к дорогим моему сердцу людям и природе пересиливает всё, даже желание бежать от них прочь.

Свернув с пыльной улицы во двор, принадлежащий нашей избе, я закрываю за собой высокую деревянную калитку и сразу же чувствую движение у ног. Опустив взгляд, вижу, как дедовский кот льнёт к моим сапогам: Дым теперь матёрый кот, знающий, что в нашем дворе он может есть досыта, из‑за чего и кочует между нашей избой и избой деда, являющейся для него истинным домом.