Помоги мне умереть

Он ничего не ответил.

 

* * *

 

Он всё ещё стесняется, и это то, что не позволяет ему раствориться и размазаться. Сразу после операции я ухаживала за ним, подавая судно, и поэтому он стремился встать как можно быстрее, чтобы добираться до туалета самостоятельно.

– Я сам, – предупреждающе говорит он, отодвигая одеяло, – я, конечно, умирающий, но ещё живой.

Привычно подгребает под подмышки костыли и медленно переносит на них вес исхудавшего тела.

Мы часто шутим о смерти. Это делает её менее величественной и неотвратимой, так мы пытаемся примириться с её неизбежным приходом.

Я смотрю, как он медленно ковыляет к туалету, – пять шагов? Шесть? Так мало. Так много. Достаю вязанье, автоматически прислушиваясь к звукам из‑за двери, – тихо.

Притерпеться к запахам не сложно – я помню, как его неукротимо рвало во время первой химии. И меня едва не выворачивало вместе с ним. Потом стало легче.

Каким бы тошнотворным и гадким ни был этот запах – он про жизнь. Смерть не пахнет ничем. Она отвратительно стерильна.

Что‑то его долго нет. Я подхожу к двери и легонько барабаню костяшками пальцев.

– Эй, есть кто живой?

Дверь открывается бесшумно. И я придерживаю её, пока он идёт обратно.

– Я бы побегал напоследок, – он почти смеётся, садясь на кровать, – жаль, что в жизни нельзя вернуться назад хоть на пару минут.

– Точно жаль, я бы тоже с тобой побегала.

Он ложится, и я всё‑таки накидываю на него одеяло, чтобы ему не пришлось это делать самому.

– Ну ты‑то ещё побегаешь. За нас двоих.

От такого простого действия, как поход в туалет, он уже устал.

– Как там малыш? – Он приоткрывает глаза.

– Хорошо, растёт. Смешной, смотри.

Я достаю телефон и открываю видео, в котором двухлетка размазывает тёртую морковь по лицу, столу и близлежащим предметам.

Он слабо улыбается:

– Ага, смешной. Жаль, что я не увижу, как он выратет.

– Ужасно жаль.

А я помню его мальчишкой таким же весёлым и задорным – с неиссякаемой энергией и невероятной открытостью к этому миру. Во мне снова просыпается злость на жизнь. На болезнь. И на смерть. Какого, мать вашу, чёрта именно мы, а?!

 

Пятница наступила неожиданно быстро. Весна заскучала за морозной занавесью и вышла на сцену, красуясь зелёным платьем.

Под больничными сводами старого здания было невозможно жарко – отопление ещё не отключили, и батареи жарили, отдавая тепло, сэкономленное с зимы.

Марина чувствовала, что потеет под белым халатом, накинутым на тонкий свитер.

– Эй, привет, – она забыла обо всём, увидев сына, – как ты, мой хороший?

Егора вкатили в палату.

– Порядок, – ответил он слабо.

Вместе с ним вошёл врач, который был одет в тёмно‑бордовые хирургические штаны и развесёлую рубаху, сплошь разукрашенную портретами Тома и Джерри. Среднего роста, лет сорока пяти, с большими руками, голубыми глазами в обрамлении белёсых ресниц и лучезарной улыбкой.

– Кле‑е‑е‑веров Егор, – с ударением сказал врач, – а вы мама, Марина…

– Владимировна, – подсказала она.

От доктора пахло чем‑то терпким и свежим, спиртовым, медицинским и чем‑то ещё. Очень неявно, зыбко – морозом и холодным ветром.

– Овербах Иван Владиславович, – он наклонил голову, – я оперировал Егора, и операция прошла отлично, мальчик ваш молодец. Сделали эпидуральную анестезию, он был в сознании и всё слышал. Умудрился в процессе рассказать историю жизни и творчества Огюста Родена. Вот уж не думал, что узнаю много нового и интересного, – он подмигнул Егору, – мы с вами ещё поболтаем о живописи и скульптуре, молодой человек.

Егор улыбнулся, и его бледное лицо чуть порозовело от удовольствия и смущения, было видно, что слова врача ему приятны.

– А теперь по делу, – доктор посерьёзнел, и Марина собралась, – колено мы собрали, но вот связки – дело долгое. Латеральную сшили, крестообразная надорвана, мелкие осколки и отломки мениска почистили. В общем и целом всё хорошо, просто восстановление быстрым не будет. Важно на это настроиться, – он посмотрел на Егора, – очень хорошо, что ты художник, а не спортсмен, будешь сидеть и рисовать месяца три – не меньше.

– Ох… – невольно вздохнула Марина.

Доктор пожал плечами:

– Бывает куда сложнее и медленнее, так что можно считать, что вам повезло. На самом деле это частое явление у высоких подростков, когда костная ткань растёт быстрее, чем мышечная, и мышц не хватает на то, чтобы держать сустав.

– Хм… знаете, – задумчиво сказала Марина, – мне почти то же самое сказала доктор в поликлинике. Егор ведь вместе с братом упал, у старшего ушиб. Назначили физиотерапию.

– Не повезло парням, – доктор сложил руки на груди, – и если старший такой же высокий, как Егор, то немудрено. А рентген делали?

– Нет, но, похоже, и не нужно, он ходит и двигается нормально, просто чуть прихрамывал, но уже почти прошло.

– Я бы рекомендовал сделать рентген, а ещё лучше МРТ. Можете обращаться ко мне, я договорюсь, – он пошарил рукой в кармане и выудил оттуда визитку, – возьмите на всякий случай.

– А… – Марина смутилась, – какова стоимость?

– Думаю, можно провести по ОМС.

– Спасибо вам большое. – У неё в кармане лежал конвертик, но ей было неловко достать его при сыне. Да и вообще, не умела она это делать – деньги давать.

Дима сказал, что конвертик с хрустящими купюрами лучше всяких бесполезных коньяков, которые не каждый врач пьёт.

Доктор подошёл к Егору: