Помоги мне умереть

– В прямом, – Семён покачал головой, – если работу делали вы и никому её не отдавали, а я в этом не сомневаюсь, то остался единственный вариант – что‑то случилось именно у вас. Не бывает так, чтобы гениальный аналитик в одночасье превратился в посредственность. Не поверю.

– Э‑э‑э… – Ей было лестно услышать «гениальный».

– Так что?

Ей не хотелось рассказывать подробности своей семейной жизни, но и врать не хотелось тоже.

– У меня ребёнок в больнице.

– Гм… – он напрягся, – в какой? С каким диагнозом?

– Я всё исправлю, Семён, я…

Глаза напротив ждали ответа.

– В детской Раухфуса, сложный перелом, разрыв связки. Операция на следующей неделе.

– Да‑а‑а… дела, – он побарабанил пальцами по столу, – а велик ли ребёнок?

– Через неделю будет пятнадцать.

– О, такой взрослый сын? Дочь? – Он скользнул взглядом по её лицу и шее.

– Сын. И это младший, – она невольно улыбнулась, – старшему сыну шестнадцать, погодки.

– Ещё интереснее. Вы умеете удивлять! Сейчас… – он достал мобильный, нашёл какой‑то номер и нажал кнопку вызова. Через пару гудков ему ответили, – да, привет Павел Кириллович, и я очень рад. Рано? Да брось. По делу. Паша, мне нужно детёныша одного посмотреть. И при необходимости прооперировать. Нет, не мой, но можешь считать, что мой. Ага… сейчас. Я… Марин, как зовут ребёнка?

– Егор Клеверов.

– Пятнадцатилетний парнишка, Егор Клеверов, я пошлю тебе текст, Паш, в Раухфуса. Перелом и связки там… Хорошая, говоришь? Ну и отлично! Когда? Пару часов? Договорились. Спасибо. Наденьке и Анюте приветы от меня.

Он положил телефон на стол.

– Всё будет хорошо, Марина, он через пару часов перезвонит и…

– Погодите, – она смотрела на него во все глаза, не очень понимая, с чего вдруг едва знакомый заказчик текста взялся решать её проблемы. Ей было приятно, ей было странно, и… она разозлилась, – но я… я вас ни о чём не просила.

– Ох, извините, – в его шоколадных глазах блестело солнце, и он чуть щурился, – я как‑то не подумал, но вы не против? Вашему сыну от этого будет только лучше. Мой друг позаботится о том, чтобы у мальчика был проверенный подтверждённый диагноз, и если операция действительно нужна, то будут лучшие в городе детские хирурги. Вы не возражаете?

Против такого трудно было возражать.

– Нет, но это… как‑то…

За затылком появилось неприятное ощущение должницы.

– Нет‑нет‑нет, – он замахал на неё руками, – даже не думайте, я это делаю исключительно из корыстных целей, пытаясь сохранить свой проект.

– Погодите…

– Марина, вы нужны мне в здравом уме, трезвой памяти и максимальной работоспособности. Я просто знаю, что с этими двумя японскими компаниями, где не только финансовые, но и юридические дебри, кроме вас, эту работу не сделает никто. И я очень хочу, чтобы аналитика по этим компаниям была проведена и закончена вовремя. Кстати, по поводу сроков: сегодня вам на карточку поступят деньги – не удивляйтесь, это премия за несрывание этих самых сроков. И это было решено ещё до того, как вы мне рассказали о сыне.

Принесли кофе и небольшие круглые пироженки.

– Ох, попробуйте, – он переключился на другую тему, – вкусно невероятно! Я, знаете ли, страшно люблю поесть!

– По вам совсем не скажешь. – Она невольно его оглядела.

Фигура у него была вполне спортивная – невысокий, коренастый, но отнюдь не толстый.

– Спасибо, – Семён чуть склонил голову, – вы даже не представляете, ценой каких нечеловеческих усилий мне удаётся оставаться в относительной форме. А что ваш сын? Как ему удалось угодить в столь неприятное место?

Он спросил это легко, без трагичной нотки, просто приглашая к разговору, и весь следующий час Марина рассказывала… О том, как упал Егор, о том, что старшего сына зовут Данила, что он давно занимается плаванием и показывает неплохие результаты, а младший учится в художественной школе. О том, что замуж она вышла в восемнадцать и муж у неё архитектор и что в детстве её чуть не отдали в балет, и слава богу, что не отдали… О том, как после пятилетней зубрёжки японского она решилась на второе образование и стала финансовым аналитиком‑аудитором. О давней мечте – купить крохотный домик и наводить в нём уют, о Японии, в которой она была однажды, но цветение сакуры так и не застала, и любимых поэтах хокку и танка.

Телефон дал знать о поступлении сообщения, Марина взяла его и с изумлением посмотрела на Семёна.

– Господи помилуй, полпервого уже! Я же… к Егору собиралась попасть до двенадцати. И он уже спрашивает, где я.

– Это я вас заболтал, – он подозвал официанта, – я на машине, так будет быстрее, мне всё равно ехать в ту сторону, а то пока вы вызовете такси, пока оно приедет…

– Семён, – она посмотрела на него строго и прямо, – мне это всё как‑то…

– Что? Не нравится? – Он встал и подал ей пальто. – Наверное, я иногда бываю слишком напорист, но только в тех ситуациях, когда нужно быстро соображать и действовать. Так что? Отвезти вас?

Она колебалась.

– Здесь тоже нет никаких подводных камней, – он сам быстро оделся, – пойдём?

Они вышли в яркий весенний день, в котором влажный свежий воздух мешался с запахами ближайшей пекарни, дороги и невесть откуда взявшегося вишнёвого табака.

 

Я вижу, как смерть медленно прибирает его к рукам, забирает его с собой. Отнимает его у меня и этого мира. Его глаза то и дело туманятся нездешней пустотой. И мне кажется, что он становится полым прозрачным сосудом, сквозь который просто течёт время.

Он поворачивается ко мне. И смотрит. Просто смотрит. И я понимаю его без слов.

Августовское утро застаёт нас зыбкой прохладой. Я проснулась задолго до рассвета – сейчас мне хватает трёх‑четырёх часов сна. Иногда меньше. И у него, и у меня совершенно сбился режим. Порой я «выключаюсь», когда он засыпает, но чаще всего просто сижу рядом, слушаю, как он дышит, посматриваю, как подёргиваются его веки во сне, и вяжу.

Я научилась вязать крючком. Никогда не умела, а тут вдруг смогла в одночасье. В ожидании его смерти я пытаюсь создавать что‑то, что может пригодиться живым. Или умирающим.