Порочная клятва

– Хорошо, – наконец говорит она, снова улыбаясь уголками губ так, что возле глаз возникают морщинки. Раньше я думала, что такая улыбка придает ей какой‑то доброты, но теперь она лишь делает ее похожей на дьяволицу в дизайнерском платье. – Я верю, ты понимаешь, что поставлено на карту. Этого достаточно.

Взгляд бабушки опускается на могилу, возле которой мы все еще стоим, и я цепенею, когда прослеживаю за ее взглядом.

Могила Мисти. Причина, по которой мы все здесь собрались.

Менее получаса назад я была сосредоточена на похоронах своей приемной матери. Трудно поверить, что с тех пор все так сильно изменилось. Все пошло наперекосяк, весь мой мир повернулся вокруг своей оси. Все, что, как мне казалось, я знала, на что могла положиться, было выбито у меня из‑под ног, и я по‑прежнему ощущаю себя так, словно изо всех сил пытаюсь восстановить равновесие.

Когда я смотрю на глубокую яму, в которой покоится гроб Мисти, у меня перехватывает горло. Моя приемная мать в лучшем случае была ненадежной, а в худшем – склонной к манипуляциям, но по сравнению с моей бабушкой она была в разы более предпочтительным вариантом. А теперь ее нет.

Внутренности будто падают куда‑то вниз, когда я осознаю, что думаю о Мисти как о человеке, который относился ко мне лучшим образом, хотя она вообще‑то никогда не была хорошей матерью. Она делала самый минимум, и то с натяжкой. На самом деле, в мире есть лишь три человека, которые по‑настоящему вступались за меня и защищали.

Мэлис, Рэнсом и Виктор.

Они спасали меня снова и снова, вставали между мной и людьми, которые хотели причинить мне боль, и обещали, что будут оберегать меня.

И по этой самой причине я и должна это сделать. Защитить их.

Я расправляю плечи, стискиваю челюсти, отрываю взгляд от могилы Мисти и снова смотрю на бабушку.

– Что дальше?

Самодовольный изгиб идеально накрашенных губ Оливии заставляет мою кровь закипать, но мне нельзя реагировать. Я не могу напасть на нее, так же, как и парни не могут, хотя впервые в жизни я испытываю желание совершить насилие.

– Ты пойдешь со мной, – говорит она.

Ребята снова напрягаются, из горла Мэлиса вырывается звук, похожий на рычание, и у меня внутри все сжимается. В начале этих похорон все, чего я хотела, – это вернуться домой вместе с ними и позволить им помочь мне забыть о моем горе. Но теперь этого не произойдет.

Я поворачиваюсь к ним лицом, мои мысли и сердце разрываются от столь многих слов, которые я хотела бы им сказать. Я хотела бы высказать им все, что накопилось у меня внутри, но на это нет времени. К тому же, я все равно не смогла бы этого сделать, не при Оливии.

Вместо этого я смотрю на всех троих, взгляд задерживается на их лицах, словно я пытаюсь их запомнить. Сжатые челюсти Мэлиса, блеск глаз Рэнсома, напряженность, которая скрывается за выражением лица Виктора. Они смотрят на меня в ответ, и впервые с тех пор, как я их встретила, ребята выглядят такими же потерянными, какой я себя чувствую.

– Со мной все будет в порядке, – тихо говорю я. – Поэтому, пожалуйста, не… не пытайтесь ничего сделать. Она не причинит мне вреда, если я сделаю то, что она хочет. Я нужна ей, так что, пока я подчиняюсь, все будет хорошо.

Мэлис скрежещет зубами, переводя взгляд с моего лица на Оливию, а затем обратно.

– Ты не обязана…

– Нет, обязана, – говорю я ему. – Ты же знаешь.

– Черт, – выдавливает Рэнсом. – Проклятье, как же я это ненавижу.

– И я, – тихо говорит Вик. – Уиллоу…

Он не заканчивает мысль, просто качает головой. Его рука отбивает ритм по бедру, волнение читается в каждой линии его тела. Все трое напряжены и разъярены, и мне кажется, что они вот‑вот схватят меня и попытаются убежать.

Я отхожу от них на шаг, просто чтобы убедиться, что этого не произойдет.

– Я не хочу, чтобы ты с ней уходила, – говорит Мэлис напряженным голосом, напоминающим гравий.

– Знаю, – шепчу я, слезы жгут глаза. – Но я должна. Все будет хорошо.

Хорошо. Неважно, сколько раз я произношу это слово, оно не кажется более правдивым. В этой ситуации нет ничего даже отдаленно похожего на «хорошо», и мы все это знаем.

Но я должна заставить их отпустить меня. Ничего из этого не будет иметь значения, если они попытаются вмешаться и в конечном итоге окажутся в тюрьме или где‑то еще хуже. Оливия уже показала, что относится к ним как к средству достижения цели или как к рычагу давления на меня. Они для нее такие же пешки, как и я. Но, в отличие от меня, в ее глазах они – просто мусор, который можно выбросить.

Моя грудь словно свинцом налита, но я стараюсь, чтобы на лице не отразилось отчаяние, которое я испытываю. В моем сердце нет ни надежды, ни оптимизма, но я не хочу усугублять ситуацию.

Внезапно в Мэлисе что‑то щелкает, и он делает шаг вперед. На одну ужасающую секунду я боюсь, что он оттолкнет меня в сторону и попытается убить Оливию голыми руками. Но вместо этого он сокращает расстояние между нами, кладет ладонь мне на затылок и притягивает к себе, наклоняясь. Сначала я думаю, что он собирается поцеловать меня, и мое сердце подпрыгивает одновременно от желания и от страха. Я не знаю, что сделает Оливия, если он поцелует меня прямо здесь.

Но он просто прижимается своим лбом к моему, на мгновение закрывая глаза, пока его сильные пальцы перебирают мои волосы. Я цепляюсь за его футболку, отчаянно желая зарыться в нее лицом и позволить ему покончить со всем этим.

Но, в конце концов, я отпускаю его.

Рэнсом занимает место Мэлиса, когда тот отступает на шаг, и выглядит он не только рассерженным, но и убитым горем. Рэн даже не улыбается, просто протягивает руку и заправляет прядь моих светлых волос мне за ухо, следя за движением пальцев, касающихся моей шеи. Я вздрагиваю от этого прикосновения, и он тихо вздыхает. В его сине‑зеленых глазах горит боль.

На мгновение кажется, будто он хочет что‑то сказать, но потом передумывает и отступает.

Когда Мэлис и Рэнсом становятся бок о бок, я перевожу взгляд на Виктора. Долгое время он не двигается, просто пристально смотрит на меня, словно прирос к месту. Мое сердце бешено колотится, и когда наши взгляды встречаются, в памяти всплывает воспоминание о нашем поцелуе на кухне. Сейчас кажется, что это произошло очень давно, хотя на самом деле прошло совсем немного времени. Вик барабанит пальцами по бедру, отбивая ритм, известный только ему, а затем встряхивает головой, словно выводя себя из оцепенения.

Виктор придвигается ближе, останавливаясь в нескольких дюймах от меня. Затем тяжело сглатывает, протягивая руку, и проводит пальцами по моей щеке легкими, как перышко, движениями. Он едва задерживается, а когда отстраняется, у меня перехватывает дыхание.

Я по пальцам одной руки могу пересчитать, сколько раз он прикасался ко мне, но этот раз… этот раз значит так много.

Я смаргиваю слезы, застилающие глаза, и запечатлеваю в памяти их образ, затем поворачиваюсь к Оливии. Подняв подбородок, я делаю глубокий вдох и, стараясь, чтобы мой голос не дрожал, говорю: