Порочная клятва

– Это ничего не меняет, – говорит Мэлис, поворачиваясь ко мне лицом. – Мы все равно должны вытащить тебя отсюда. Если она думает, что может заставить тебя выйти за кого‑то замуж, чтобы спасти свою гребаную империю, ее ждет неприятный сюрприз.

– Он прав. – Вик кивает, его лицо серьезнее некуда. – Мы можем опередить ее.

Слезы текут все сильнее и быстрее. Я смотрю на них, а они – на меня. Парни все еще полны глупой решимости вытащить меня отсюда.

– Нет, не можем, – шепчу я. – Вы не понимаете. Она уже пыталась убить вас однажды. Она убила бы и меня, если бы решила, что я бесполезна.

– Не думаю. Ты нужна ей, – возражает Рэнсом. – Ты ее семья.

– Да срать она хотела на эту семью. – Это звучит резко, с нотками гнева, обиды и слез. – Она сама мне сказала. Сказала, что убила мою маму.

– Что? – спрашивает Вик, его глаза резко сужаются.

– Мою настоящую маму, – отвечаю я. – Оливия рассказала… когда мы впервые встретились, она сказала, что моя биологическая мать была неуравновешенной и у нее были проблемы с психикой. Мол, это моя мама устроила пожар в нашем доме, из‑за которого у меня остались эти шрамы. Но это была Оливия. Мама была «недостаточно хороша» для моего отца, сына Оливии, поэтому та от нее избавилась.

Я заканчиваю говорить и оглядываю себя. Один только взгляд на мое тело заставляет меня содрогаться от отвращения. Оливия убила мою мать. Пыталась убить меня. И я ношу шрамы, подтверждающие это.

– Она думала, что и меня убила в том пожаре, – бормочу я. – Понятия не имею, почему я не умерла. Может быть, мама смогла как‑то вытащить меня, или, может, кто‑то нашел меня среди обломков и сохранил это в тайне. А потом я оказалась в приюте, где меня удочерила Мисти.

После того, как я произношу это вслух, сердце будто разрывается на части. Тяжесть этого горя, этой боли, давит на меня, словно бетонная плита. Я качаю головой, стискиваю челюсти и крепче обхватываю себя руками, защищаясь от всех аргументов, которые, я знаю, попытаются привести парни.

– Я не могу допустить, чтобы это случилось с вами, – говорю я. – Не могу позволить ей добраться до вас. Не могу потерять и вас тоже. Она уже отняла у меня семью, и я не… Пожалуйста. Прошу, не делайте этого.

Пульс бешено скачет в груди, и я смотрю на парней, пытаясь заставить их понять, насколько это важно. Я знаю, они могут быть импульсивными и безрассудными, знаю, что они привыкли к опасности, но это слишком важно. Если они пострадают, если Оливия убьет их или отправит в тюрьму, я не знаю, смогу ли пережить это.

Братья Воронины уставились на меня, выражение их лиц так схоже, несмотря на различия в чертах. Взгляды напряженные, но, по крайней мере, я могу сказать, что они слушают меня. Понимают, насколько для меня это серьезно.

Молчание затягивается, а затем Мэлис делает шаг вперед. Он тянется ко мне, и я почти ожидаю, что он снова попытается потащить меня к двери. Но вместо этого он заключает меня в объятия, его сильные руки обхватывают меня, крепко прижимая к себе.

Мэлис держит меня крепко, и как же это хорошо, в разы лучше моих тщетных попыток поддержать саму себя. Я сразу же растворяюсь в нем, цепляясь за его футболку. Он такой сильный и уверенный, и от него, как всегда, приятно пахнет кожей, специями и каким‑то дымом.

– Все хорошо, – хрипло бормочет он, проводя рукой по моей спине и целуя в макушку. – Все хорошо.

Он произносит только эти два коротких слова, но этого достаточно. Я не выдерживаю и рыдаю у него на груди. Стресс, гнев и ужас прошедшего дня берут надо мной верх, и я плачу, пока у меня не пересыхает в горле.

Рэнсом и Виктор подходят поближе, а Мэлис просто продолжает обнимать меня, сильный, молчаливый и такой надежный.

 

4. Мэлис

 

С тех пор, как я впервые встретил Уиллоу, я несколько раз менял свое мнение о ней.

Сначала я думал, что она была каким‑то хрупким созданием, оказавшимся не в том месте, не в то время и обреченным расплачиваться за это. Это была не моя проблема, и я был готов сделать все, что должен, чтобы защитить своих братьев.

Потом я понял, что она сильнее, чем мне казалось, и эта сила стала чертовски опьяняющей, притягивающей меня к ней, как мотылька к огню, неоспоримой.

И теперь, пока она в моих объятиях, я чувствую, что она смесь этих двух качеств. Хрупкая, плачущая у меня на плече девочка, и в то же время сильная женщина, готовая противостоять мне и моим братьям, лишь бы защитить нас.

Ее гребаная бабуля, эта мерзкая тварь, хочет использовать ее как пешку, но она не понимает, что Уиллоу никогда не смогла бы стать пешкой. Ей всегда предназначалась роль королевы.

Я прижимаю мое солнышко еще крепче к себе так, что почти душу ее в объятиях. Я ничего не могу с собой поделать, да и Уиллоу, кажется, не возражает. Чем крепче я прижимаюсь к ней, тем сильнее она отвечает мне тем же, ее пальцы впиваются в ткань моей футболки, держась за меня, как за спасательный круг.

У меня кружится голова, эмоции в полном беспорядке. Потребность защитить ее и увезти отсюда борется с необходимостью заставить исчезнуть это страдальческое, отчаянное, истеричное выражение с ее лица.

Каждый раз, когда ее тело сотрясается от рыданий, я провожу рукой вверх и вниз по ее спине, пытаясь успокоить ее. Шепчу всякую успокаивающую чепуху, обещая, что все будет хорошо, что мы с парнями здесь ради нее, но в то же время в голове крутится один вопрос.

Как?

Как, черт возьми, нам обеспечить ее безопасность, пока она пытается сделать то же самое для нас, а в это время какая‑то сумасшедшая мразь с манией величия дергает за ниточки?

Похоже, придется делать это шаг за шагом, мать вашу. Или умереть, пытаясь.

В данный момент я сосредоточен на том, что происходит здесь и сейчас: я держу Уиллоу в руках и позволяю ей выплакаться.

Рэнсом стоит слева от нее и гладит по руке, проводя пальцами по волосам. Он ничего не говорит, что на него не похоже, но на его лице отражается буря противоречивых чувств, так что я понимаю.

Вик стоит с другой стороны и протягивает руку, словно хочет дотронуться до нее, но никак не может дотянуться. Он подходит так близко, как только осмеливается, и, наконец, позволяет пальцам запутаться в ткани платья Уиллоу. Что ж, достаточно близко.

– Мы что‑нибудь придумаем, – обещает он ей, и от меня не ускользает тяжесть этих слов. Вик всегда так говорит, когда планирует вложить во что‑то всего себя, а для кого попало он такого не делает.

В конце концов, дрожь и всхлипывания утихают, и Уиллоу отрывает лицо от моей футболки. Ее щеки покраснели, а глаза припухли от слез, но она кажется более спокойной, чем раньше.

Я неохотно отстраняюсь, на самом деле не желая отпускать ее.