Последний герой. Том 3

Мы взяли сразу по две тяжёлые стеклянные кружки – толстые стенки, массивное дно, такой можно и череп пробить. Кружки явно помнили советские времена: на стекле всё ещё красовалась «вечная» старая цена – тридцать пять копеек.

Мы вернулись к своему столику, Шульгин всё продолжал брезгливо морщиться, подозрительно всматриваясь в янтарное пиво, будто хотел найти там волос или мошку, чтобы уже точно не участвовать в этой сомнительной затее.

– Ну что, давай за новоселье? – я поднял кружку.

Он осторожно, словно она была с ядом или с молоком, поднял свою, чокнулся со мной и сделал нерешительный глоток. Потом второй, уже увереннее. Третий он затянул особенно большой. Лицо его удивлённо вытянулось.

– М‑м‑м, – протянул он, недоверчиво глядя на кружку. – Ни фига себе, вкусно!

– Ты что, никогда не пил пиво на разлив? – на сей раз удивленно спросил я.

– Ну, я думал, на разлив только нищеброды и алкаши пьют, – вполголоса проговорил Шульгин, косясь по сторонам – не дай бог кто услышит такие инсинуации. – Я всегда бутылочное брал, импортное, рублей по пятьсот штука, не меньше. Не думал, что из крана такой… хм‑м‑м, забористый вкус будет.

– На вот, рыбёхой закуси, сразу поймёшь, в чём соль, – я протянул ему упитанного сушёного судака, с зубочистками‑распорками в пузе.

Увидев рыбу, Шульгин снова брезгливо поморщился и скривился:

– Не, ну пиво ещё ладно, убедил. Но вот эту сухую хрень с колючками я точно жрать не буду. Еще и пальцы вонять потом будут. Фу!

Через две минуты он уже увлечённо отрывал зубами куски со спинки вяленого судака и бубнил с набитым ртом:

– П*здец, Макс, ваще как вкусно!

– Ты же говорил, пальцы вонять будут? – улыбнулся я.

Легонько так поддел, по‑дружески.

– Да плевать, – он как загипнотизированный пихал в рот следующий кусок, едва дожевав этот. – Слуш… Это рыбка особая или вся такая вкусная?

– Обычный судак, – сказал я. – Хочешь пожирнее – бери леща, он сочнее. Щуку если будешь брать – крупную не бери, жёсткая, зараза.

Шульгин внимательно слушал, не отрываясь от пива и рыбы.

– Окушки тоже хорошо заходят, только чистить их запаришься, – продолжил я. – Пелядку не бери, она вся выращенная в рыбном хозяйстве, жирная до приторности, да ещё дорогущая, хотя… для тебя‑то бабки не показатель. Плотва неплохо идёт, главное – смотри, чтобы рыба не пересушенная была и брюшко не пожелтело, а оставалось серебристое, такое, будто солью натёртое. Тогда точно вкусно будет.

Он даже глаза прикрыл на секунду, смакуя вкус солоноватой рыбы, перемешавшийся с терпкой горчинкой разливного пива. Пенка осталась на верхней губе, и он невольно смахнул её рукавом, тут же забыв о своей брезгливости.

Как будто и в нём проснулась память прошлой жизни.

– Ё‑моё, а классно ведь! – удивлённо протянул он, с жадностью прикладываясь к кружке снова. – Ничего себе, живой вкус!

Он ещё раз крепко потянул пиво, громко выдохнул и уже более уверенно, не церемонясь, отодрал от судака ещё кусок, торопясь снова запить.

Глаза Шульгина блестели. Похоже, он окончательно вошёл во вкус.

К нашему столику нерешительно подошёл представитель местного колорита – мужичок неопределенного возраста, на вид – где‑то между сорока пяти и пенсией. Несмотря на жару, он был в старомодном, поношенном пиджаке, брюках, давно и бессовестно утративших стрелки, и в извечном комплекте кухонных аристократов – «шлёпанцы плюс носки».

На плече уныло висела сумка неопределённой формы – то ли усохший портфель, то ли распухшая барсетка. Потёртая кожа когда‑то была дорогой, а теперь грустно свесила куски лакировки, отсвечивая пятнами былой роскоши.

Лицо у этого «колорита» было интеллигентное, с лёгкой еврейской печалью и глазами, словно у спаниеля, которого давно не выпускали гулять. Волнистые, давно нестриженые волосы с проседью усиливали сходство с песиком сей породы. Но не с рыжим аглицким кокером, а с русской разновидностью, в окрасе которой имеется благородная седина.

Черты лица мелкие, измученные многочисленными жизненными бурями. Фигура живая, но хиленькая, я бы сказал даже, местами утонченная.

– Господа! – торжественно начал он, описав в воздухе элегантный жест артиста. – Я дико извиняюсь!.. Не соблаговолите ли вы угостить страждущего сей божественной амброзией?

– Господа в Париже сидят, – хмыкнул я. – Тебе чего? Пива налить?

Вместо прямого ответа «спаниель» неожиданно продекламировал стих:

 

Весной цвели вокруг девчата,

Духи пьянили, ароматы…

Мужчины млели виновато,

Но пиву были больше рады.

 

– О, да ты у нас чтец‑декламатор, – усмехнулся я, протягивая ему полную кружку из нашего с Колькой стратегического запаса.

Мы к тому моменту успели ещё раз отстоять очередь и запастись очередной порцией.

– Покорнейше мерси, товарищ‑благодетель, – проговорил он с благодарным, коротким и отточенным, как у конферансье, поклоном одной головой и тут же жадно припал к кружке.

Буквально за несколько секунд выдул половину, шумно выдохнул, крякнул с удовольствием и, поставив кружку, жалобно уставился на нашу рыбу.

– Да бери уже, – кивнул я.

Он проворно цапнул вяленого судака и с неожиданным профессионализмом принялся аккуратно его шелушить тонкими, ловкими пальцами.

Я вдруг обратил внимание на его пальцы – аккуратные, ногти чистые и коротко подстриженные, ладони без единой мозоли. Натуральный интеллигент, только давно и крепко потрёпанный алкоголем и жизнью.

– Позвольте представиться! – картинно взмахнул он рукой, едва не снеся со стола кружку. – Савелий Натанович Мехельсон, поэт‑идеолог и основоположник неоклассического алкогольного символизма в отечественной поэзии.

– Макс, – пожал я ему руку.

А сам задумался – это когда он такое основал? В 90‑х? Или всё‑таки ему не так много лет, как кажется, и это какой‑нибудь неудавшийся перезрелый КВНщик или как их сейчас называют? Стендапер?

– Коля, – нехотя буркнул мой товарищ, подозрительно принюхиваясь к новому знакомому. Но, почувствовав лишь добротный пивной перегар, а не смрад немытого бича, пересилил себя и сдержанно протянул ладонь в ответ.

– Ха! Поэт… – удивлённо воскликнул Шульгин. – Первый раз с поэтом бухаю.

– Я, молодой человек, между прочим, член СССР! Но не того, который был! А того, который есть….

– Это какого? – в голос спросили мы.