Последний герой. Том 3

На этот раз Кабан рухнул как подрубленный, шумно впечатавшись затылком в пыль, и затих, уже без попыток подняться.

В этот момент Коля точным коротким ударом отправил в нокаут ещё одного противника. Тот тихо охнул и шлепнулся, хватаясь за голову.

Последний из шайки, увидев, что дело запахло жареным, замер на секунду, потом резко развернулся и, выдохнув:

– Ну его на! – дал дёру так, словно за ним пустили собак‑людоедов.

Я, не задумываясь, подхватил с земли свой рюкзак и швырнул ему вдогонку. Рюкзак, красиво описав в воздухе дугу, точно приложил беглеца прямо между лопаток. Так что тот споткнулся, дёрнулся вперёд, взмахнул руками и нелепо распластался по земле, поднимая клубы пыли.

Я без спешки подошёл и подобрал свой рюкзак. Беглец испуганно заёрзал на земле и затянул жалостливую песню:

– Мужики, не бейте, пожалуйста! Я не с ними, я случайно, в натуре… первый день с ними вообще…

Интересно, конечно, чем он там первый день занимался, но разбираться не хотелось. Я презрительно ткнул его носком ботинка и приказал:

– Смылся отсюда.

Тот вскочил и рванул так резко, что даже забыл распрямиться. Пару секунд он забавно семенил, скрючившись и почти на четвереньках, потом потерял равновесие и красиво перекувыркнулся через голову.

– Ёпа мать! – жалобно вскрикнул он, тут же подскочил, наконец, распрямился и снова понёсся прочь.

– Беги, Форрест, беги… – усмехнулся я ему вслед.

Вернувшись к остальным, я быстро огляделся. Двое прихвостней Кабана лежали тихо – либо в нирване, либо притворялись, решив не искушать судьб. Сам Кабан, качаясь и тяжело пыхтя, уже встал на четвереньки и мутно моргал, явно пытаясь сфокусироваться и подняться.

Я спокойно подошёл к нему, ухватил крепко за ухо и резко вывернул, заставляя снова ткнуться лицом в землю. Он заорал от боли и попытался дёрнуться, но я держал крепко, прижав его голову вниз.

– Слушай меня сюда, Кабанчик, – холодно и чётко процедил я. – Если тебе опять придёт заказ от Антошеньки Соколова, десять раз подумай, на того ли человека ты пасть разеваешь. В следующий раз ведь не только уха лишишься, но и пятачка своего драгоценного. Ты понял меня, поросёнок?

Кабан замычал, закивал головой и снова жалобно захрипел, уткнувшись носом в пыль.

После расправы над неприятелем поэт, так и не успевший исчезнуть с места событий, мигом оживился.

– Господа! Товарищи! Дорогие мои! – восторженно вскричал Савелий Натанович, раскидывая руки в широком жесте. – Вы даже не представляете, что сейчас совершили! Вы спасли русскую литературу от сиротства, не позволили уничтожить её тонкую струну! Не дали оборвать поэтическую нить, связывающую поколения творцов! Вы буквально сохранили для потомков одного из последних могикан неоклассического символизма!

– Кушайте с булочками, – хмыкнул я, слегка устав от его театральности. – А мы… Нам пора.

– Постойте! – еще пуще замахал руками Савелий Натанович, явно встревожившись. – А разрешите мне с вами пройтись, хотя бы немного? Я боюсь, вдруг это стадо Кабана очухается и решит снова подкараулить меня.

Я пожал плечами:

– Ладно, пошли.

Мы неспешно направились обратно, в сторону общежития. Там Коля оставил машину и собирался вызывать услугу «трезвый водитель». Чего только теперь не бывает! Раньше мужики проституток заказывали, а теперь трезвых водителей вызывают. Времена, ё‑моё…

Когда мы отошли на некоторое расстояние от пивнушки, Савелий Натанович окончательно расчувствовался и, неловко порывшись в своей потрёпанной сумке, извлёк небольшую, мятую визитку.

– Вот, дорогой мой человек, если когда‑нибудь понадобится помощь, поддержка в литературных начинаниях или в схватке с несправедливостью – звоните мне незамедлительно. Всегда готов, приду, помогу чем смогу.

– У тебя даже визитки есть? – удивился я, принимая замусоленную, потрёпанную карточку.

– А как же! – с гордостью ответил он. – Непременный атрибут творческой личности.

Я внимательно рассмотрел маленький прямоугольник плотной бумаги. Визитка была старой, возможно, даже единственной у него, словно бы напечатанной для примера. На ней коротко, простым шрифтом было набрано: «Поэт Мехельсон». Ни слова больше. И ниже – его номер мобильного телефона.

Я спрятал визитку в карман. Мало ли, а вдруг действительно пригодится.

– А чего это Кабан вдруг на тебя взъелся? – спросил я у Савелия Натановича.

– Это, видите ли, личные недопонимания, – уклончиво пробормотал поэт, избегая смотреть мне в глаза.

– Слышь, недопониматель, – перебил его я. – Ты давай без этих туманов. Мы тут, выходит, зря морды били, тебя защищали? За тобой должок.

– Ну, разумеется, я всё понимаю и крайне благодарен вам… Хотите, я стихи вам прочитаю? – предложил Мехельсон, глядя с надеждой.

– Не надо стихов, – сразу поморщился я. – Лучше честно расскажи, в чём там дело у вас с Кабаном.

– О, как же я могу такое рассказывать? Джентльмены, знаете ли, никогда не распространяются о своих победах…

Он увёл взгляд в сторону, будто это должно было помешать моим расспросам.

– Слышь, джентльмен, – строго прервал его я. – Ты давай не тяни резину, выкладывай по делу.

– Да‑да‑да, конечно, – тут же быстро закивал поэт. – В общем, как бы вам объяснить… я подарил немного любви одной даме, которая оказалась супружницей этого самого Кабана.

– Ха!.. «Немного любви» – это как? – недоверчиво переспросил я.

– Ну, мы были вместе совсем чуть‑чуть и совершенно мимолётно, понимаете? Недолго, коротко. Так бывает. Но эта женщина, она, знаете ли, прониклась мной, заявила, что больше её муж совершенно не интересует. И она готова была быть со мной. А что я? Я не могу, я же – поэт… Бытовое, как и всякое материальное, мне почти чуждо.

– Короче, поматросил и бросил, – хихикнул Шульгин. – Так и говори, Савелий Натанович.

– Ну зачем же так грубо? – обиженно протянул он, делая трагическое лицо и прижимая руку к сердцу. – Вы, знаете ли, задеваете струны… У нас ведь всё было исключительно по любви! Пусть короткой, зато яркой, словно комета в ночном небе промелькнула…

– Так ты у нас ловелас, выходит? – усмехнулся я, прищурившись и внимательно его разглядывая. – Эдакий Казанова районного масштаба?

– Вы напрасно иронизируете, молодой человек, – с гордостью вскинул подбородок Мехельсон и многозначительно поднял палец вверх. – Женщины во все времена были особенно неравнодушны к тонкой натуре поэта и силе стиха. Особенно сейчас, в наши жестокие времена, когда в суете и рутине так не хватает прекрасного!

Он замолчал, явно ожидая моего восхищения, но я лишь усмехнулся и качнул головой.

– Ох, Натаныч… Смотри, допрыгаешься. Оторвут тебе ревнивые мужья этот самый корешок музы. По самые гланды…

Мы прошли несколько кварталов, и наконец поэт решился с нами прощаться.