Последний герой. Том 3

Сказал он это громко, отчетливо, будто на публику. Только из публики тут двое ППСников, прошмыгнувших мимо, покачивая резиновыми палками на поясах, да тетя выкатывала коляску с малышом. Я быстренько метнулся и помог ей с дверью.

– Будешь‑будешь, – хмыкнула коменда Шульгину. – Я тебе китайцев подселю в комнату, мигом освоишься.

– Откуда у нас китайцы‑то? – растерялся он, глядя то на неё, то на коридор, откуда уже ощутимо тянуло густым запахом жареной рыбы.

– По обмену приехали! – она фыркнула. – Чуешь, жареной селёдкой на весь этаж несёт? Это они уже хозяйничают. Ежа им за воротник! Скоро до Кремля доберутся, помяни моё слово.

Она глянула на Шульгина, лукаво прищурившись, и продолжила с интонацией доморощенного политолога:

– Я тут вот что подумала – с китайцами надо дружить. Воевать с ними нельзя, никак нельзя.

– Это ещё почему? – хмыкнул мажор, лениво прислонившись плечом к стене.

Любовь Марковна торжественно подняла указательный палец, будто приготовилась объявить решение мирового масштаба:

– Я тут прикинула. Если даже нападут, конечно, мы им отпор дадим, русские не проигрывают. Но считай: даже если по миллиону ихних солдат в день истреблять – в год выходит 365 миллионов. А это у них всего лишь годовая рождаемость, представляешь? Они за год такое количество просто наплодят, и счёт опять по нулям! Матрёшкины ручки! Вечный двигатель получается, мать его в качели.

Она выдала это настолько серьёзно и убеждённо, что Шульгин невольно рассмеялся:

– Кровожадная вы женщина, Любовь Марковна, однако.

– Жизнь заставит, Николай, ещё и не так застрекочешь, – важно кивнула она. – Но лучше дружить, конечно. Уж очень их много, как комаров на болоте.

Шульгин ухмыльнулся, чуть помолчал и заметил ехидно:

– Только селёдку‑то жарят не китайцы, а вьетнамцы.

– Да хоть японцы! – отмахнулась баба Люба. – Я их всё одно не различаю. Таджик, китаец – какая разница? Вот подселю к тебе соседа. Проснёшься однажды – а рядом с тобой Чингисхан лежит. Вот тогда посмеёмся!

Она громко расхохоталась, довольная собственной шуткой.

А мы подошли ближе к её окошку. Шульгин осторожно огляделся – в холле уже давно было пусто – и заговорил тише, доверительнее:

– Любовь Марковна, ну зачем вы меня на всю общагу так распекаете? Мы же договорились: я здесь чисто номинально числюсь. Вы сами прекрасно всё знаете…

Он достал из бумажника пятитысячную и протянул в окошко. Баба Люба ловко перехватила купюру и быстро сунула в карман кофты, тут же подобрев лицом.

– Вот, сразу бы так, – удовлетворённо сказала она. – Теперь ладно, можешь ещё месяц не появляться, я уж как‑нибудь переживу. С китайцами.

Затем она внимательно посмотрела на меня, явно пытаясь оценить, что я за тип такой.

– А это что за гражданин с тобой? – подозрительно спросила она. – Без отметки не положено пускать, сам знаешь, здесь всё‑таки общежитие МВД, а не проходной двор.

– Какая отметка, Любовь Марковна? – примирительно заговорил Шульгин, улыбаясь ей почти с ласковостью родного сына. – Это сотрудник, коллега мой, нормальный человек. Пусть пока у меня в комнате расквартируется, неофициально, так сказать, по‑тихому. Никто же не узнает.

Комендантша подняла глаза и всплеснула руками с преувеличенным негодованием:

– Ты что, совсем с ума сбрендил? Хочешь, чтобы меня выгнали без выходного пособия? На пенсию турнули?

– Да куда вас выгонят, Любовь Марковна? – улыбнулся Шульгин. – Вы и так на пенсии, и зарплата на карточку идёт, и пенсия. Кто вас тронет‑то?

– Зарплата у начальства идёт, а у меня так, крохи, – язвительно отмахнулась комендантша. – Ишь, курвец, чужие деньги считать наловчился! Бухгалтер нашёлся!

Она демонстративно вернулась к бумагам, всем своим видом показывая, что разговор окончен и ей больше нет до нас дела. Шульгин тихонько постучал пальцем по окошку:

– Любовь Марковна, может, договоримся?

– Знаю я вас, – фыркнула коменда. – Сейчас пустишь к себе в комнату одного, завтра он бабу приведёт, а потом выяснится, что здесь целый гарем прописался! Не общага получится, а дом терпимости какой‑то, и всё при МВД.

Шульгин завёл глаза к потолку и так постоял с минуту, будто в параличе. А комендант добавила грозно:

– В общем, так, господа полиционеры, без решения ведомственной жилкомиссии и приказа о выделении жилплощади я никого не заселю. Всё согласно инструкции. Я тут не частная лавочка, а государственный человек, хоть и пенсионерка. Ещё чего придумали!

Шульгин вернул взгляд на место, переглянулся со мной, хитро улыбнулся и, не торопясь, снова сунул руку в карман за бумажником. Достал ещё одну пятитысячную купюру, аккуратно сложил её пополам и молча положил перед ней на стол, прикрыв рукой от посторонних глаз, которых, впрочем, и так не было.

– Вот вам и решение жилкомиссии, Любовь Марковна, – мягко и доверительно сказал он, а потом, переворачивая купюру обратной стороной, добавил. – А вот и приказ о заселении. Печать и подпись прилагаются, так что заселяйте спокойно.

Коменда, прищурившись, строго взглянула на купюру, потом перевела взгляд на Шульгина. Её губы сложились в ехидную улыбку, но рука, широкая и жилистая, с ловкостью карманницы цапнула деньги и мгновенно сунула их в карман кофты.

– Ну‑у‑у, не знаю даже, – протянула она, театрально изображая сомнение и разглядывая потолок. – Приказ‑то у тебя временный получается. Через месяц надо будет заново подтверждать. А то вдруг у комиссии мнение поменяется.

– Само собой, Любовь Марковна, – спокойно и деловито кивнул Шульгин. – Подтвердим. Новый приказ подготовим заранее, с учётом ваших пожеланий.

– Ну, ладно уж, – смягчилась комендантша, махнув рукой, словно устала от нас. – Идите уже, деятели. Только чтоб тихо у вас там было, без пьянок и гулянок. И баб не водите, выселю! Ирку лучше в гости зовите. Засыхает девка почём зря. Мне лишние приключения на пенсии ни к чему.

– Никаких баб! – клятвенно заверил Шульгин, приложив правую руку к груди.

– Ага. Так я и поверила! Больно уж у тебя дружок смазливенький, – оценивающе и с ехидцей проговорила баба Люба, скользнув по мне взглядом. – Ох, Ирка‑курва теперь от него точно не отстанет. Ты товарищ, береги свой стручок, как бы Ирка его не окрутила, она у нас девка решительная.

– Да я как‑нибудь сам с Иркой разберусь, Любовь Марковна, – улыбнулся я миролюбиво.

Пусть теперь баба Люба ко мне привыкает.

– Разберётся он! – коменда усмехнулась с ехидной снисходительностью. – Ирка – девчонка добрая, смотри, не обижай её только! Отца она ищет, знают же все.

– Я, вроде, в её отцы точно не гожусь, – хмыкнул я, пожав плечами.