Посредник

Аудитория снова пыталась шутить, но веселье выходило каким‑то натужным. Видимо, студенты начали проникаться серьезностью момента. Озеров внимательно наблюдал. Новоназначенный старпом по‑прежнему не мог определиться.

– Скукота… – Красавец Кобахидзе, сын графа и любимец юридического факультета, вдруг полез за пазуху, достал портмоне с золотым вензелем и небрежным жестом вытащил оттуда три красных десятки. – Пургин, даю вам тридцать рублей за мое внеочередное освобождение.

Лиза восторженно ахнула и прижала ладони к щекам.

Пургин пошел такими же красными, как червонцы, пятнами.

– Да как вы смеете?

– Мало? – выгнул бровь Кобахидзе. – Пятьдесят.

– Вот морда графская… – прошелестел злой шепот с задних рядов.

– Из‑за таких, как ты, на «Титанике» и выжили только богатые, – поддакнул кто‑то.

– Каждый спасается как может, – усмехнулся Кобахидзе.

– Ну, если дело в деньгах, то мне и сотни не жалко будет. – Княжич Щепин‑Ростовский, обладатель не меньших капиталов, но гораздо более скучной внешности, постоянно соперничал с Кобахидзе за право шиковать.

– Уберите ваши деньги, – бросил Пургин. – Я не продаюсь.

– Захар, а Захар, – раздался вдруг голос из середины. – Мы же друзья. Я тебя знаю десять лет. Неужели ты позволишь мне умереть?

– Нет, я… – Пургин заволновался еще сильнее. – Слава, конечно, я тебя выпущу.

– А почему его? Чем он лучше?

– Что мы вообще его слушаем? Кто дал ему право решать?

– Правильно! В отставку его! Требуем смены руководства!

Шум нарастал. Студенты спорили. В суматохе вдруг раздался громкий рев:

– Тихо!

Все примолкли.

Спортсмен Денис Ильинский, чемпион по гребле, встал и расправил широченные плечи.

– Развели, понимаешь, свару. Значит так, Пургин. Старпом из тебя никакой. Я сейчас спущусь, займу твое место и сам буду решать, кто выйдет первым.

Для убедительности Ильинский подергал бицепсами. Левым. И правым. Тонкая ткань рубашки опасно натянулась, грозя порваться. Лиза на игру мышц тоже обратила внимание и издала приглушенный писк.

Пургин мысленно сравнил свои хлипкие габариты с восемью пудами гребца и растерянно обернулся к преподавателю.

Озеров улыбался и хлопал в ладоши.

– Браво! Отличный ход, я ждал его. Что ж, старпом Пургин, я вижу, вы в растерянности. Поэтому дам вам некоторое преимущество, не нарушающее, впрочем, правил игры.

Могислав Юрьевич дотянулся до кожаного саквояжа, вытащил оттуда что‑то небольшое, подошел к Захару и вложил тому в руку. Потом вновь удобно устроился, опершись на стол. Поправил шейный платок.

Пургин помрачнел еще больше, взмахнул рукой, и теперь Соня разглядела, что он держит.

Деревянный револьвер.

– Будем считать, что он настоящий. Шесть патронов. Продолжаем. Новый раунд.

– Ну, начало прежнее. Выпускаем барышень…

– Подождите! – Соня наконец подала голос. – Это… не совсем честно. Мужчины не должны умирать только по принадлежности к полу.

– Ты что делаешь? – шепнула Лиза и больно ткнула локтем в бок. – Все же нормально было.

– О, как милосердно с вашей стороны, мадемуазель Загорская, – скривился Сорин.

– Просто… Любой наш выбор будет субъективным, – продолжила Соня. – А у всех должны быть равные шансы, так? Надо бросить жребий. Это будет справедливо.

– А что, неплохая мысль!

– Спички будем тянуть?

– Да хоть бы и спички, какая разница.

– Уважаемые утопающие, пока вы размышляете, подумайте, что там, на земле, остались ваши близкие, – напомнил Озеров. – Они тревожатся о вас, плачут, молятся о вашем спасении…

– Слишком долго! – Спортсмен Ильинский снова встал и двинулся вниз, к кафедре. – Архаров, заходи слева, я справа. Пургин, ты меня своей пукалкой не напугаешь.

Архаров неспешно начал спускаться, обходя ряды по большой дуге.

Студенты заволновались.

– Я стрелять буду! – Револьвер в руке Захара ходил ходуном. – Не подходи!

– Ну, попробуй! – Ильинский развел руки, и пуговицы на рубашке жалобно затрещали. – Кишка тонка.

– Даю выстрел в воздух! – предупредил Пургин. – Бах!

– Ой, мамочки, не надо! – взвизгнула Лиза и попыталась упасть в обморок, но поняла, что при такой суматохе никто не обратит на это внимания.

А Соня впала в какое‑то оцепенение.

Ильинский продолжал наступать, и Захар перевел дуло револьвера на него.

– Я говорю, не подходи!

– Не попадешь. Руки коротки.

– Еще шаг, и я стреляю! – Пургин прищурился и для верности подхватил револьвер второй рукой.

Тихоня Фролкин, невзрачный и неказистый паренек, редко подававший голос, вдруг бросился между ними, загородив тощим телом часть гребца Ильинского.

– Хочешь стрелять? Так стреляй в меня! – Голос у Фролкина был тонкий, отчаянный, срывающийся.

– В тебя‑то зачем? – растерялся Захар.

– А мне все равно не жить! В любом случае нет шанса…

Фролкин мелко дрожал и всхлипывал, но не отступал с места.

– Эй, ты чего… – Ильинский притих и опустил ему на плечо гигантскую ладонь, отчего Фролкин присел на пару сантиметров. – Не надо так. Это же игра.

Пургин растерянно опустил пистолет. Фролкин тихо заплакал.

Прозвеневший звонок был совершенно неожиданным.

– Благодарю вас, господа студенты. – Озеров мгновенно преобразился, стал собранным и серьезным. – Поразмышляйте дома об Эросе и Танатосе. До следующей встречи.