Рассвет Жатвы

Выйдя наружу, я улыбаюсь, разглядывая красивые конфетные обертки и думая о том, как встречусь с Ленор Дав в лесу. И вдруг вижу, что пора. На огромных экранах по бокам сцены развевается флаг в честь начала Голодных игр. Пятьдесят с лишним лет назад дистрикты восстали против гнета Капитолия и устроили в Панеме кровавую гражданскую войну. Мы проиграли, и в качестве наказания каждое четвертое июля в каждом из дистриктов выбирают двух трибутов, девушку и юношу в возрасте от двенадцати до восемнадцати, чтобы те сражались на арене не на жизнь, а на смерть. Последний оставшийся на ногах получает корону победителя.

Жатва – это церемония, где выбирают участников Голодных игр. Две площадки для юношей и для девушек огорожены оранжевыми веревками. По традиции в первом ряду стоят двенадцатилетки, потом те, кто постарше, и так до последнего ряда, где находятся восемнадцатилетние. Посещение обязательно для всех жителей дистрикта, но ма держит Сида дома буквально до последней минуты, поэтому я даже не ищу их взглядом. Ленор Дав тоже не видать. Я направляюсь туда, где выстроились юноши от четырнадцати до шестнадцати, и прикидываю свои шансы.

Сегодня в шаре, откуда тянут жребий, двадцать листков с моим именем. Каждый участник автоматически получает по одному каждый год, но у меня три добавочных, поскольку я всегда беру по три тессеры, чтобы кормить себя и свою семью. Ежемесячно за тессеру выдают жестянку масла и мешок муки с надписью «Любезно предоставлено Капитолием», которые нужно забирать у Дома Правосудия. В обмен на продукты приходится лишний раз вписывать в Жатву свое имя. Вписывания никуда не деваются, а, наоборот, накапливаются. По четыре листка в течение пяти лет – так у меня и получилось двадцать. Хуже того, поскольку в этом году состоится вторая Квартальная Бойня в честь пятидесятилетия Голодных игр, каждый дистрикт обязан отправить в два раза больше детей. Для меня это все равно что сорок листков с моим именем в обычный год. И такой расклад мне совсем не нравится!

Толпа сгущается, впереди плачет один из двенадцатилеток. Через два года там будет стоять Сид. Гадаю, кому из нас с матерью придется сесть и поговорить с ним перед его первой Жатвой, объяснить, что он должен выглядеть опрятно, держать рот на замке и не устраивать неприятностей. Даже если произойдет немыслимое, он обязан взять себя в руки, принять самый храбрый вид, на который способен, и выйти на сцену, потому что сопротивляться – вообще не вариант. Если придется, миротворцы все равно отволокут его наверх, как бы он ни брыкался и ни визжал, поэтому надо постараться сохранить достоинство. И всегда надо помнить: что бы ни случилось, семья будет любить его и помнить веки вечные.

А если Сид спросит: «Почему я должен в этом участвовать?», то мы можем ответить лишь: «Таков порядок вещей». Ленор Дав такое объяснение ужасно не понравилось бы, пусть это и правда.

– С днем рождения!

Кто‑то бьет меня по плечу, и вот они, Бердок в потрепанном костюме и наш друг Блэр, которому от старшего брата досталась в наследство рубашка на три размера больше, чем нужно. Блэр хлопает меня по груди пакетиком жареного арахиса из капитолийского магазина.

– И пусть все твои желания сбудутся!

– Спасибо. – Я убираю в карман орешки и свои леденцы. – Не следовало наряжаться ради меня.

– Скажем так, нам хотелось сделать твой день особенным, – говорит Блэр. – Каким идиотом надо быть, чтобы родиться в день Жатвы?

– Таким, который любит риск и приключения, – одобрительно отвечает Бердок.

– Просто разыгрываю карту, которая мне досталась. Сами знаете, как принято говорить: не везет в карты, повезет в любви. – Я поправляю ромашку в петлице. – Смотри‑ка, что мне дала твоя подружка, Берди!

Мы переводим взгляды на площадку для девушек, где Астрид разговаривает с Мерили и Мейсили, ее сестрой‑двойняшкой, пожалуй, самой заносчивой девчонкой в городе.

– А ее друзья про тебя знают, Эвердин? – спрашивает Блэр.

– Нечего им знать, – усмехается Бердок. – По крайней мере, пока нечего.

Громкоговорители оживают, шутки в сторону. И в этот момент я вижу, как Ленор Дав обходит миротворца и протискивается за ограждение. Она нарядилась в ярко‑красное платье с оборками, в котором иногда выступает, а волосы убрала в прическу и заколола гребнями, что выковал для нее Тэм Янтарь. Нарядно и мрачно.

Над площадью несется запись гимна, заставляя мои зубы стучать.

 

Алмаз Панема,

Город великий…

 

По идее, мы должны петь, но вместо этого невнятно бормочем. Просто двигаем губами в такт. На экранах показывают символы могущества Капитолия: армии марширующих миротворцев, воздушные флотилии из планолетов, танки на широких столичных авеню, ведущих к особняку президента. Все выглядит чистенько, дорого и смертельно опасно.

Когда гимн кончается, мэр Алистер поднимается на сцену и зачитывает «Договор с повинными в мятеже дистриктами», который, по сути, представляет собой условия капитуляции в войне. Большинства жителей Дистрикта–12 тогда и в помине не было, но мы все равно должны расплачиваться. Хотя мэр пытается говорить нейтральным тоном, в ее голосе сквозят нотки неодобрения. Судя по всему, скоро ее заменят. Увы, достойные мэры у нас надолго не задерживаются.

Следующей выходит Друзилла Серп, женщина с пластиковым лицом, каждый год сопровождающая трибутов на Голодные игры. Явилась не запылилась прямо из Капитолия. Понятия не имею, сколько ей лет, но в Дистрикте–12 ее знают с первой Квартальной Бойни. Может, ровесница нашей Хэтти? Сказать наверняка сложно, потому что ее лицо обрамляют причудливые кнопки наподобие канцелярских, которые натягивают кожу. В прошлом году на них красовались крошечные диски от циркулярки, в этом повсюду число пятьдесят. Что же до одежды, то в своем гардеробе Друзилла явно пытается совместить два модных тренда: милитари и дерзкий стиль. В результате она вырядилась в лимонно‑желтый офицерский китель, ботфорты того же цвета и цилиндр с козырьком. Наверху шляпы торчат перья, из‑за чего Друзилла смахивает на взбесившийся нарцисс. Однако никто не смеется, ведь здесь она олицетворяет зло.

Два миротворца устанавливают огромные стеклянные шары с именами возможных трибутов.

– Сначала леди, – объявляет Друзилла, опуская руку в шар справа и вытягивая полоску бумаги. – И наша счастливица это… – Она делает паузу для большего эффекта, вертит бумажку в руках и усмехается, прежде чем всадить нож. – Луэлла Маккой!

Мне становится тошно. Луэлла Маккой живет в трех домах от меня; более умной и бойкой девчонки тринадцати лет просто не существует! Толпа возмущенно гудит, и я чувствую, как сзади меня напрягаются Блэр с Бердоком, когда Луэлла карабкается по ступенькам на сцену. Она перекидывает черные хвостики за спину и сердито хмурится, пытаясь выглядеть крутой.

– В этом году леди будет двое! К Луэлле присоединится… – Друзилла ворошит полоски бумаги в шаре и выуживает второе имя. – Мейсили Доннер!

Я встречаюсь взглядом с Ленор Дав, и все, о чем могу подумать: «Это не ты. По крайней мере, не в этом году. Ты в безопасности!»