Развод. Ты останешься моей

Расстояние от коттеджа, где праздновали юбилей, до нашего дома чуть больше десяти километров, но разница в погоде колоссальная. Здесь сухо и ни грамма дождя. Здесь тихий летний вечер, ночь как густые чернила, немного разбавленные молоком облаков… Яркий лунный свет ложится пятнами на землю.

Пашка выбирается из машины первым.

Дима оказывается проворным и распахивает дверь с той стороны, где я сидела. Наверное, глупо, но я предпочитаю переместить зад по сиденью и выпрыгнуть там, где вылез сынишка. Он топчется у калитки и шарит ладонями по карманам.

– Паш?

– Ключи в жилетке остались, – признает он нехотя. – Она у бабы…

– И моя сумочка… тоже у бабы осталась… Забыла.

Сумочка, телефон, кошелек, косметичка. Все‑все‑все…

Я убежала как ошалелая, схватила только ключи.

Виновато смотрю на сына, он выпускает воздух через верхнюю губу и наклоняется:

– Наконец‑то я тоже могу сказать, а голову ты дома не забыла? – пытается пошутить.

Я должна улыбнуться, наверное, но губы застыли, словно облепленные гипсом.

– Что бы вы без меня делали? – рядом появляется Дима.

Он тоже… пошутить пытается.

Они с Пашкой иногда до того похожи, что даже шутки выходят одинаково неуклюжими!

– Даже не знаю что, – тянет сын. – Смотрели бы то безобидное видео, которое я сделал? Но ты же хотел профессиональное, блять.

Паша быкует на Диму еще и из‑за того, что он проявил инициативу, хотел нарезать видео на юбилей бабушки из домашних зарисовок. Уверена, вышло бы круто! Но Дима внес свое видение – видео должно быть профессиональным, заказанным у черт‑боже‑какого‑ахереть‑невъебенного‑видеографа за кучу денег.

Какая насмешка…

Топаем до дома. Под ногами похрустывает гравий. Мы собрались менять тропинки…

Будем менять или как, думаю отстраненно.

– Вышло. Весьма. Профессионально! – кивает сын, как заведенный, и вытягивает вперед руку с телефоном.

Не успеваю прочесть, но по быстро мелькнувшему экрану понимаю, что там чат какой‑то, с кучей ржущих смайлов.

Вот еще одна сторона современности – в сеть утекает за секунды. Хайп набирает обороты очень быстро. Чем грязнее, тем лучше. Даже свои… охотно перемывают кости…

Тем более на юбилее были и сверстники Пашки.

И его злит. Жутко злит!

Смотрю на плечи сына, обозначившиеся углами. У него так‑то выпускной… девятый класс.

Дима, хочется заорать, ты совсем идиот, да? Ты не понимаешь, что натворил?!

Пашку сильно бесит эта ситуация. Он не может смолчать, продолжая сыпать колко:

– Ты просто звезда порнхаба скоро станешь. «Старик вдул… Моща!»

– Павел. Марш. К себе! – рявкает Дима, дернув дверь дома. – Поговорим позднее.

– Перетрем? Рофлишь? Перетрем, лол. Если не блевану.

Переступив порог, Дима смотрит вслед сыну, который гигантскими прыжками направляется к себе вверх по лестнице, и немного изумленно переводит взгляд на меня.

– Рофлишь? Это что за херь такая? Он меня… матом послал, что ли?!

– Рофлишь, значит, угораешь. То есть ржешь, – поясняю. – Учи язык, на котором общается сын. Но если бы он даже тебя послал, я бы не стала делать ему сейчас замечание… Ты…

– Обосрался, маленькая. Не надо меня жалеть. Как есть говори! – решительно сжимает челюсти и шагает ко мне.

– Нет, Дима. Ты нас обосрал. Всех обосрал. Теперь мы в говне, с ног до головы, а ты… В белом костюме. С блестками.

– Зой… – тянется ко мне.

– Нет! – повышаю голос, выставив вперед ладони. – Нет! – кричу, отступая на несколько шагов назад.

Не могу видеть его так близко, чувствовать запах туалетной воды, аромат его тела.

Не могу!

Сердце кровоточить начинает, захлебывается в агонии.

Дима смотрит мрачно, его темный взгляд тяжелой тенью проносится по моему лицу.

– Надо поговорить.

– Я не хочу с тобой разговаривать.

– Но придется! – резко шагает ближе. – Мне жаль.

– Жаль? – смеюсь. – Жаль, что не только я узнала? Жаль, что узнала? Или что – жаль?! Определись!

Хотелось быть сильной в эти мгновения, но не получается.

– Давно ты ее так, крутишь‑вертишь? Я ведь отель узнала, – тяну…

Я прохожу в гостиную и, только сделав несколько шагов, понимаю, что не разулась! Прошлась по светлому паркету и ковру в грязных мокрых туфельках.

Ступни кажутся невероятно тяжелыми, горят, ноги в капельках подсохшей грязи.

Вся наша жизнь теперь кажется сплошной грязью, и я, и нам… проще выпилиться, как сказал бы Паша.

Бросаю взгляд в зеркало, смеясь: я так тщательно выбирала платье. Самое удобное, чтобы, ну… понимаете, да? Такое, чтобы мужу было удобно под него пробраться, трахнуть меня хорошенько и вернуть тот благопристойный вид, который был до непристойного траха.

Дура. Такая дура.

Опустившись на диван грузно, роняю лицо в ладони. Все тело ноет, в мыслях бардак.

Кажется, во мне не осталось ни сил, ни крови – ничего! Из меня вытрясли нутро, вынули все живое. Звякает что‑то…

Муж стоит рядом, наливает из графина в высокий бокал воду.

Спокойный, собранный.

Только горлышко графина позвякивает о край бокала, выдает его чувства.

Все остальное – непоколебимо. Даже внешний вид не портит.

У него разодрана рубаха. Он кое‑как вытер рукой кровь, она засохла ужасной маской.

И все равно он – спокойный, красивый, мужественный.

– Выпей, – толкает мне в руки стакан с водой.

Я в тот же миг выплескиваю ее в лицо предателю.

– Понимаю, – кивает. – Заслужил. Теперь поговорим?

Он настойчиво садится рядом и обхватывает меня за плечи.

– Не трогай меня! Не трогай! – прошу сквозь слезы, срываясь на крик. – Убери руки!

– Тебе успокоиться нужно! – тоже повышает голос. – Поговорим, решим, как быть.

– Решение может быть только одно – развод.