Счастье в добрые руки

– Дали! – горько воскликнул режиссёр. – Да кто бы тебе реквизит без присмотра давал… за тобой не уследишь и корма не будет! Так, стоп, почему в миске его так мало? Я же сказал, чтобы с горкой насыпали!

– Так я с горкой и сыпала! – вывернулась сбоку какая‑то замотанная девица.

– Это у тебя горка такая, да? Что аж ямка!

– Была горка!

Светлана довольно хмыкнула, закинула себе в рот последние гранулки корма и торопливо оглянулась – не видит ли кто?

Наткнулась на развеселившегося Евгения и приняла настолько невинный вид, что, если бы он сам не видел, в жизни бы не поверил, что вот эта красавица только что с видимым удовольствием грызла его продукцию.

– Здрасте! А вы кто? – безмятежно уточнила Светлана.

– Я? Производитель! – он кивнул на свёрнутую салфетку, откуда она только что добыла реквизит.

– Аааа, – с уважением кивнула она. – Классно производите! Я даже готова не только свою роль сыграть, но даже по сдельщине и за Грету постараться!

– За Грету?

– Ага, коллега. Да вон она, спит, – она показала направо, где в уголке, образованном декорациями, дремала здоровенная собака. – Реально вкусно!

– Я знаю, сам пробую!

– Да ладно! Вот это подход! – Светлана заинтересованно смерила взглядом производителя такого удачного реквизита.

Именно в этот момент Женя понял, что его тоскливое настроение как‑то подразжало когти и отступило, а к окончанию съемочного дня осознал, что жизнь вполне хороша!

Он ехал домой и посмеивался, вспоминая съёмки, очаровательную Светлану, хохочущую съёмочную группу, очень и очень серьёзного чернокожего мужчину, который прибыл в разгар съёмок со строгим напоминанием:

– Светка, ты помнишь, что у нас сегодня репетиция? Я ж тебя знаю, Дездемона ты моя ненаглядная! Ты ж приедешь за три минуты до начала, а у нас весь театр уже на колосниках вeшaeтся с тоски!

– Аааа, так это тебя тамошний режиссёр послал оторвать от тутошнего? – Cвета моментально, играючи приняла вид деревенской бабульки.

– Нет, это я детей на кружки развёз и по дороге заехал! Да, а ещё тебе моя супруга велела пирог передать.

– Вот, Васенька, с этого и надо было начинать! Я ж чую, что где‑то так пахнет! Эээ, а почему тут только половина! Ты что, сожрал по дороге мой пирог?

– А вторую половину вечером получишь! На репетиции и при условии, что прибудешь за полчаса! Стимул, однако!

– Эх, Вася, Вася! – пригорюнилась Светлана, ловко нарезая пирог и раздавая его присутствующим. – И за что я тебя так люблю… а! Вспомнила! За то, что у тебя жена – потрясающая умница, изумительно готовит и всегда помнит про страждущих и жаждущих пирогов актрис!

– Забудешь о тебе, пожалуй, – рассмеялся режиссёр. – Актриса без диет, с метаболизмом как у гепарда и чувством юмора!

– А моё обаяние? А красота, кошачья грация, ум, честь и совесть, а… Лапы прочь от моего пирога! Мне силы нужны, я опять Офелию играю. Думаете, приятно?

– Думаем, да! – откликнулась съемочная группа.

– И правильно думаете! – просияла Света.

– Как ей имя подходит! – Женя ощущал себя подхваченным каким‑то легкомысленным летним ветром, в котором запуталось солнце, водяные брызги, мороженное, смех и беззлобные шутки. – В театр сходить, что ли? Да, пожалуй, надо! В конце‑то концов, где я ещё увижу Офелию, которую можно угостить собачьим кормом и не получить по физиономии? Имею я право?

***

Про получение по физиономии раздумывала и Лариса.

– Никогда не думала, что мне будет так хотеться в него вцепиться! – от гнева аж слёзы на глазах выступили.

Почему‑то она не плакала, когда год назад муж заявил, что уходит к другой. Не плакала, когда он стал делить имущество, а осознав, что делить‑то особо нечего, потребовал раздела её доли в предприятии родителей.

– Если бы не Сашка, такая была бы беда! – Лариса с нежностью подумала о старшей дочери. – Если бы она за полгода до развода не пристала к бабушке и деду с той перерегистрацией, благодаря которой я поделила между ними свою долю, муж со своей дамой сердца имел бы одну шестую всех акций компании.

Ей до сих пор было приятно вспоминать о том, как Максим узнал о том, что никакой доли у супруги и нет… Шоковое состояние растекалось по лицу мужа медленно и неотвратимо.

Правда, приятное воспоминание было смыто слезами, которые всё‑таки потекли по лицу, тяжелыми каплями падая вниз.

– Долю не получил, так по‑другому ударил! Да лучше бы акции взял!

Правда, тут ей пришла в голову мысль, что Максим мог бы и акции взять, и сыну голову заморочить…

Нет‑нет, она вовсе не была против того, чтобы дети общались с отцом.

Правда, двадцатичетырёхлетняя Сашка, мельком познакомившись с отцовской дамой сердца, на которой он теперь женился, категорически отказалась приходить к ним в гости и вообще поддерживать с мачехой какие бы то ни было контакты.

– Если отцу очень захочется поговорить – я на связи. А к нему домой я не поеду! Да и потом, мам, ты же знаешь, что у него Данечка любимец.

Это было правдой. Младшего сына Макс любил значительно больше дочери. Возможно, дело было в том, что Сашка выросла похожей на собственную маму.

– Максюша, в ней же ничего от нас нет! – сетовала свекровь. – Уж и не знаю, как так вышло! Вот ни граммулечки! Даня – другое дело! Он – копия ты!

И это было абсолютной правдой – двенадцатилетний Данила во всём походил на отца.

Сашка не ревновала, брата любила, от бабушки с отцовской стороны, особой нежности и не ждала – как‑то уяснила ещё в детстве, что к ней относятся с ровной прохладицей. Уяснила, и не стала делать из этого трагедии. В конец‑то концов, ей и так хватает – бабушка и дед с маминой стороны её любят безусловно, разве этого мало?

Лариса первое время переживала, но свекровь к ней относилась вполне прилично, Сашку не обижала, Даню так и вовсе обожала, чего ещё желать?

Оказалось, что желать‑то надо было верности мужа…

– Ну что уж теперь об этом! – Лариса стиснула руль, перестраиваясь в левый ряд. – Но как он мог? Зачем ему это?

Проблема была в Дане.

Сын у бывшего мужа бывал часто, да Лариса и не возражала, в конце‑то концов, из‑за их развода, дети для Макса бывшими не стали.

Но чем больше Даня бывал у отца, тем больше приходил со странными настроениями и высказываниями.