Сделка

– Ох же, бесовы дети! А ну кыш! Кыш, кому сказала! – запричитала дородная женщина, выскакивая во двор. Махнула веником, разгоняя живность. Куры разбежались по двору, коза осталась стоять, задумчиво пережёвывая пучок травы.

– Глашка! – заорала женщина куда‑то в сторону прилепившихся к увитой растительностью стене деревянных строений. – Глашка, мать твою за ногу! А ну живо сюда!

Из низенькой пристройки выскочила девица лет двадцати. Увидела экипаж и меня, встала как вкопанная, тараща голубые глаза. А потом залилась румянцем и выпятила внушительную грудь.

– Глашка, чтоб тебя! – продолжила орать женщина. – Ты куда смотришь, зараза? Не по твою честь гости… А ну прибери скотину! Почему здесь куры? Я тебе что сказала?

– Так вы сами велели выпустить, теть Даш! – вытаращила и без того круглые глаза несчастная Глашка. И снова стрельнула взглядом в мою сторону. Многозначительно так стрельнула. И бедро отвела, чтобы предстать во всей красе.

Я понадеялся, что мое лицо выглядит достаточно бесстрастным, хотя на деле хотелось снова выругаться.

– Что я сама, что я сама? Вот я тебя, заразу!

Женщина замахнулась веником, Глашка сделала вид, что испугалась. Но мне уже надоел этот спектакль, разыгрываемый исключительно для одного зрителя – меня, в этом я нисколько не сомневался.

– Простите, но где я могу найти…

Договорить не успел. Из высоких дверей показалась высокая худая женщина, затянутая в строгое черное платье. С первого взгляда на ее осанку почудилось: женщина молода, но стоило увидеть лицо, как стало ясно, что она ровесница моего деда. Или прадеда… Голову незнакомки венчал пучок совершенно седых волос, лицо покрывала сеть морщин. Но темные глаза смотрели воинственно и цепко.

«Хозяйка», – мгновенно определил я.

Одним взглядом женщина окинула царящее во дворе безобразие. Тонкие брови‑арки поднялись чуть выше. И всех спорящих, галдящих, кудахтающих, кокетничающих и недоумевающих – как ветром сдуло. Одна коза и осталась, видимо, на нее брови не действовали.

– Елизавета Андреевна Печорская, вдовствующая княгиня и действительная настоятельница пансионата, – сухо представилась дама. Осмотрела меня с ног до головы и выразительно скривилась. – Вы опоздали.

– Прошу простить, ваше сиятельство. – Я не стал ничего объяснять и протянул бумаги с золотым двуглавым орлом. – Мои рекомендации и назначение на место преподавателя.

Брови‑арки снова взлетели, когда Печорская бегло просмотрела бумаги.

– Граф Волковский? Из Петербурга? Я ждала наставника, но…

Она осеклась.

– Мне ничего о вас не сообщили, господин Волковский, – буравя меня темными вороньими глазами, сказала настоятельница и поджала губы, выказывая неодобрение.

Словно это именно я был виноват в недостатке предоставленной информации.

– Выходит, меня ставят перед фактом, – недобро прищурившись, продолжила женщина. – Конечно, преподаватель нам нужен, и я настаивала на человеке благородном и достойном, с понятием чести, но… Хм. Прошу простить, но вы нам не подходите!

Я признаться, опешил.

– Не подхожу? И почему же?

– Пансионату нужен более… опытный наставник!

Я сдержал насмешливую улыбку. То есть захолустному заведению в тайге не подходит наставник‑дворянин, да еще и закончивший столичную академию? Однако.

Сама Печорская, видимо, тоже осознала абсурдность своего высказывания, моргнула, но воинственность не потеряла.

– Вас беспокоит мой опыт? – по возможности дружелюбно произнес я, и настоятельница снова поджала губы. Еще как беспокоит, дураку ясно. Только не опыт, а возраст и внешность. Странно, но, похоже, настоятельница была совсем не рада увидеть в своей вотчине молодого и привлекательного мужчину.

Интересно, почему?

– Этой весной мне исполнилось двадцать семь, – сказал я, не отрывая взгляда от лица женщины. – Так что мой возраст трудно назвать юным, Елизавета Андреевна.

Я заставил себя улыбнуться. Обычно это помогало, и в ответ на мою улыбку женщины расцветали в ответ. Но только не действительная настоятельница «Золотого Луга»! Ее губы поджались так сильно, что почти исчезли с лица.

– Что до моего образования… Я обучался в Петербурге и надеюсь, моих знаний окажется достаточно, чтобы преподавать в вашем пансионате.

Я подчеркнул голосом слово «вашем», и Печорская глубоко вздохнула. Может, она опасается соперничества? Того, что я претендую на ее место? Я бы рассмеялся от такого предположения, если бы мог.

– У нас нечасто бывают подобные гости, – все еще сухо произнесла она. – Тем более… такие, как вы! Простите, но я буду настаивать на своем. Вам лучше покинуть пансионат, а мы…

Я протянул еще одно письмо с печатью. Его содержания я не знал, конверт полагалось отдать запечатанным. Прочитав послание, Печорская помрачнела еще сильнее. Видимо, мое назначение невозможно было оспорить даже при всем желании настоятельницы. А то, что единственное ее желание – спровадить меня куда подальше, ясно и без слов.

Интересно, почему.

Я старательно улыбался, ожидая. И от этой вежливой мины у меня уже сводило челюсть.

Бумаги настоятельница изучала пристально, даже достала из поясного мешочка толстую лупу и проверила подлинность печати. Казалось, еще немного – и она сунет край бумаги в рот, чтобы пожевать и проверить на вкус. И то, что путник устал и жаждет отдохнуть или хотя бы выпить с дороги стакан воды, Печорскую нисколько не беспокоило. Впрочем, я ждал терпеливо, изо всех сил сохраняя на лице выражение доброжелательной вежливости и рассматривая строгий пучок из волос на затылке настоятельницы. Да уж, с этой женщиной у меня точно будут проблемы.

– Знаете, мне всегда были любопытны сказания этих земель, – произнес я, решив, что такое увлечение может расположить ко мне неприятную особу. Историк, интересующийся таёжным фольклором, что может быть безобиднее? – И подумал, что мне будет полезно провести некоторое время в этих краях.

Княгиня поперхнулась и закашлялась. Я глянул кисло, размышляя, надо ли стукнуть суровую настоятельницу по хребту, – или это будет слишком невежливо?

Но женщина успокоилась сама. И глянула с уже явным раздражением.

– Распространение языческих сказаний не одобряет наша церковь и сам государь. Вам ли этого не знать, господин Волковский! В наш просвещённый век стыдно болтать о таких глупостях, не так ли?

Я прикусил язык. Да уж, попытка понравиться мегере бесславно провалилась.

– Ну не то чтобы я их собирал… Скорее, надеялся проникнуться духом…

Язык надо было прикусывать основательнее. Елизавета Андреевна смотрела на меня примерно так же, как я на испачканную навозом подошву несколько минут назад.