Шата

Тропы до моего ночлега стали чище. Чем дальше от главных дорог, тем меньше людей, меньше гомона, меньше вони. Последнее особо радовало. Обоняние Кнарка было слишком чувствительным для такого смрадного разнообразия.

На новой улочке мне встретился лишь один человек. Высокий и толстый, словно бочка, мужик подпирал стенку и неистово рыдал.

Я миновала его и направилась дальше, но жирная рука схватила меня за плечо и повернула обратно.

Занеся кулак, я отправила его в сердце незнакомца, но остановилась, едва коснувшись шерстяной жилетки, когда услышала:

– Мама проснется?

Слов почти не разобрать: жалкий простолюдин безутешно всхлипывал и слизывал языком сопли, словно ребенок.

– Чего? – оторопела я, чудом успев остановить свой удар, который бы стоил ему сердечного приступа.

– Мама… – надрывался взрослый мужик, заливаясь слезами. – Моя мама когда проснется?

Аккуратно, безболезненно для него выбравшись из крепкой хватки, я развернулась и продолжила шествие.

– Так, ты пойди разбуди ее. – посоветовала я, не оборачиваясь.

– Я будил! – еще громче заскулил тот.

– Тогда подожди, пока протрезвеет. – напоследок бросила я и нырнула в последний проулок, ведущий прямо к моей таверне

– А когда протре… – стих крик взрослого детины.

Сжимая замотанную книгу, я шла быстрым шагом и гадала, на кой она мне сдалась. Но это была та же чуйка, которая попросила не попадаться служителям на глаза. Словно тихий шепот у самого уха. Может, это приказ Бадзун‑Гра? Так Кнарки его слышат? Не различая, свои это мысли или чужие?

Трактир, где был мой ночлег, кишел назойливыми гостями. У скрипучей калитки топтались пьяные завсегдатаи, лапая не менее пьяных распутниц. Свет лампад из окон падал на грязную тропу, и я все больше сокращала дистанцию между нами.

Когда до линии света осталось три шага, раздался натужный скрип. Дверь впереди отворилась, преградив мне проход и заслонив собой свет.

Я не сбавляла шаг и была готова снести любого, кто выйдет из этой двери и встанет у меня на пути, будь то пьяница, вор или целая орда рыцарей.

Передо мной выросла Бетисса. Лоб в лоб. Мы были одного роста. Все те же распущенные белые волосы, коварный взгляд и искривленные в усмешке губы.

Опешив от неожиданности, я резко затормозила и едва не снесла ведьму своим телом. Грязь из‑под моих зарывшихся в землю ног забрызгала подол ее балахона, но старуха не опустила взгляд и никак не изменилась в лице.

Я потеряла долю секунды. Одну лишь долю. Моя рука только дернулась, чтобы схватить ее за глотку, когда она молниеносно подняла ладонь перед моим лицом и дунула на нее.

Последнее, что я видела, это сухое лицо старухи и пунцовую пыль, летящую с ее ладони мне в нос.

Последнее, что слышала, когда упала на спину, это: «Я дам тебе имя, мерзкая тварь. Мой последний подарок».

И я утонула в омуте смазанных лиц, загадочных картинок, незнакомых мест, лживых слов и несбывшихся обещаний.

Искаженная память лопнула, как склянка, и ее колючие осколки вонзились в глаза изнутри. Заставили их видеть закрытыми.

Веки наполнились нестерпимой болью.

Уши заложило сплошным гвалтом смеха, криков, разговоров, причитаний и ругани.

И среди всего этого неописуемого хаоса я услышала свое имя.

 

 

Глава 5

 

Я лежу в изумрудной траве, укрытая полуденным солнцем. Меня не найти, если только не знать, где я. Но об этом месте почти никто не знает.

Так хорошо здесь. Шустрые рыбки плещутся на поверхности озера. Я их слышу. Должно быть, радуются, что я наконец вылезла из их вод.

Как жаль, что еще разок не поплавать. Не успею обсохнуть и конец: все догадаются, где я так подолгу пропадаю. Да, и домой пора возвращаться. Мамка, наверно, уже трезвонит коровьим колокольчиком, созывает нас всех готовиться к торжеству.

Тоже мне торжество! Вообще не понимаю, зачем они сюда приезжают. Сидели бы у себя в Дарнагаре и сидели. Нет, они все ездят сюда, будто им тут рады.

Фыркнула и подобрала льняное платье. Конечно же, им тут рады. Все, кроме меня. Мне они не нужны с их подарками странными. Я даже не знала, когда можно носить их щедрые подарки. Мамка запрещала касаться шелковых тканей и красивых украшений. Мамка говорила «Это на праздник, не трогай», а других праздников‑то и не было, кроме их приездов. И то, нас не пускали в главный зал.

Волосы еще не высохли – пришлось спрятать под косынку, пока не залезу в проклятую ванну. Мамка слишком горячую воду делала. Я визжала, пока она натирала меня мыльнянкой. А мыльнянка‑то, ой, как жжется, когда побегаешь по камням и набьешь себе ссадины на босых ногах.

Спустилась к изгороди, отодвинула дощечку и, как мышка, шмыгнула в заднюю дверь для слуг.

– Опять ты опаздываешь! – крикнула Рея, кухарка, когда я пробежала мимо кухни. – А ну, бегом мыться! Гости уже подъезжают.

– И пусть! – крикнула я, взбираясь по винтовым ступенькам и вдыхая ароматные пары из кастрюль. – Захочу, не пойду!

Рея посмеялась и посоветовала мамке это не говорить. А я и сама знаю, что не надо. Мамка по шее надает.

Когда я вбежала в комнату, увидела Алику. Она уже искупалась и прикладывала зеленый шелк к разгоряченному лицу.

– Тебе нравится? – спросила она, когда я стянула платье и прыгнула в приготовленную для меня воду. – Зеленый мне лучше красного, да?

Алика пыталась говорить, как высокородная леди. И руками так же водила, бесила меня. Я брызнула на ее платье водой.

Поднялся визг и, как обычно, началась драка. Мамка вбежала, разняла нас и дала подзатыльники.

– Это все она! – выла насквозь мокрая Алика, пытаясь вытереть капли с зеленой материи. Только хуже делала: платье тоже насквозь.

– Тихо! – шикнула мама. – Обе! Они уже здесь! А ну быстро намывайся, несносная! Где опять шлендала?

– Гуляла. – коротко ответила я и показала сестре язык.