Смерть

В жутком, жутком дерьме.

Не знаю, где Танатос и в каком он состоянии. Вероятно, он и сам ранен, искалечен. А может, и нет. Может, он просто увидел мое изувеченное тело, и мысль бросить меня показалась ему более привлекательной, нежели идея держать меня в плену.

Непонятно, почему это предположение так больно ранит мое сердце.

Тянется следующий день. Я уже чувствую в воздухе смрад разложения – его приносит ветер. Слышу лай одичавших собак и крики птиц, что кружатся в небе. Никто из стервятников меня не обнаружил – пока.

Время от времени я делаю попытки подтянуться, сползти со своего кола, но, помимо бешеной жгучей боли, раздирающей тело, штырь пронзил меня под таким неудачным углом, что справиться абсолютно невозможно. Я в безвыходной ситуации, которую не победить никаким инстинктам выживания.

Не хочу, не хочу больше оставаться в своем теле.

 

______

 

Меня нашли падальщики.

Это…

Неописуемо.

 

______

 

Проходит вечность, а я все еще торчу здесь, пришпиленная.

Я столько раз теряла сознание, отключалась, а потом возвращалась вновь, что не знаю, сколько часов или дней прошло с тех пор, как меня нашли пожиратели падали, – думаю, что не меньше дня, хотя из‑за боли в памяти все перепутано. Возможно, я просто провалилась в сон среди сумрачного дня.

Наконец стервятники все же уходят. Когда это происходит, я снова плачу; то, что осталось от моей грудной клетки, судорожно вздымается, и мои бесчисленные раны при этом как будто ошпаривает кипятком.

Мерзкие твари вернутся. Это только вопрос времени.

Я пытаюсь нащупать вокруг себя хоть что‑то похожее на подходящее оружие, но все обломки мусора, мало‑мальски подходящие по размеру, чтобы можно было ухватить рукой, я уже израсходовала, отгоняя животных.

Единственное, на что я могу хотя бы слабо надеяться, – может быть, в следующий раз, когда придут твари, им как‑то удастся меня освободить. При этой мысли я едва сдерживаю рвотные позывы, хотя желудок все равно пустой.

Еще несколько раз принимаюсь плакать, но тело не может собрать достаточно влаги для слез, только, пульсируя, дико болит голова.

Проклятый всадник.

Я проклинаю его снова и снова. Поэтому, услышав, как он зовет меня по имени, решаю, что своим гневом создала его голос в воображении.

Лазария… Лазария… Лазария…

Это не он, говорю я себе. Обезвоживание, голод и боль – из‑за них у меня просто начались галлюцинации.

– Лазария! – взывает он.

У меня перехватывает дыхание. Танатос? Возможно ли?

Надежда, наполнившая мою грудь, чрезвычайно болезненна, и я не решаюсь поверить. Но потом, уставившись мутным взглядом в дыру в крыше, замечаю край черных крыльев и отблеск доспехов.

Это точно он. Никакая птица не может так выглядеть.

Он меня ищет.

Помоги. Я пытаюсь выговорить это слово, но голос слишком слабый. Я прочищаю горло.

– Смерть, – зову я. Раздается хриплый шепот.

Собираю все силы, втягиваю в себя побольше воздуха.

– Смерть!

Я кричу. Получается все равно слишком тихо, и он проходит мимо и скрывается за стенами этого полуразрушенного здания.

Отчаяние и надежда заставляют меня собраться, удваивают мою энергию.

Я снова делаю вдох.

– Смерть! Смерть! Помоги! Танатос! – хриплю я из последних сил, перемежая призывы стонами, потому что усилия бередят мою рану.

Не вижу его, но слышу, как хлопают его грозные крылья, и мне кажется… кажется, он приближается.

– Лазария! – слышится его голос откуда‑то сверху.

– Смерть! – кричу я снова.

И тут вижу его прямо над собой. Раскинув крылья, он держится за балку и всматривается в нутро разрушенного дома. Темные волосы развеваются на ветру, как флаг.

– Лазария? – снова зовет он, вглядываясь в темноту.

– Танатос, – вырывается у меня нечто среднее между всхлипом и вздохом.

Я безошибочно чувствую мгновение, когда он замечает меня. Тело его каменеет.

Крылья за его спиной складываются с хлопком. Он сходит с балки и прыгает с крыши вниз. Падает камнем, но перед приземлением крылья распахиваются, замедляя движение, так что на последних футах он плавно парит.

Мелкие камушки разлетаются при его приземлении на груду обломков, и он снова складывает крылья за спиной.

Всадник продвигается ко мне по обломкам, в тусклом свете поблескивают латы. Остановившись на полпути, он смотрит на меня. Вглядывается в мое лицо, потом в лохмотья, оставшиеся от одежды, и в те места на теле, где моя плоть еще не до конца зажила. Наконец, его глаза останавливаются на торчащем из моего живота штыре.

– Лазария. – Смерть в два прыжка оказывается рядом со мной. Опускается на колени, снова изучает мои раны. – О, проклятье!..

– Не знала, что ангелы чертыхаются, – говорю я, с трудом ворочая языком.

Он все еще не отрывает от меня глаз, как будто не может взять в толк, что произошло.

– Давно ты здесь? – спрашивает он.

Но он же знает. Должен знать. Стержень, торчащий из меня, говорит сам за себя.

– С тех пор, как ты меня выронил. – Теперь можно не кричать, и я еле слышно шепчу.

– С тех пор, как я… – Он заглядывает мне в глаза, и я вижу на его лице ужас. Он снова чертыхается. – Ты была здесь все это время?!

Прикрыв глаза, я киваю.

И слышу его страдальческий стон.

Открываю глаза.