Смерть

Ужас и смятение душат меня.

Пожалуйста, Господи, не будь таким жестоким!

Отсюда до дома недалеко, но в моей голове, охваченной паникой, путь кажется вечностью. Лежащие повсюду мертвецы не помогают успокоиться. Ужас от происходящего смешивается с моими страхами.

Легкие горят, а ноги вот‑вот откажут, когда я, наконец, замечаю светло‑зеленый дом, который всегда звала родным. Для нас, семерых детей, выросших в нем, он всегда был уютным. Прибавьте друзей и соседей, которые на протяжении многих лет входили и выходили через вот эту дверь, и вы поймете: тут всегда было шумно и весело, тут вы всегда могли выдохнуть и расслабиться, конечно, если не обращать внимания на то, что мы фактически живем друг у друга на голове.

Я пробегаю по дорожке и врываюсь в дом. Первое, что я замечаю, – это запах гари, но мысль о том, что что‑то горит, мгновенно забывается.

С моих губ срывается крик. Ривер, мой брат, сидит на диване, всем телом навалившись на гитару, а его медиатор валяется на полу.

Со стоном «не‑е‑ет» я подбегаю к нему. Там еще тела – Николетта со своим мужем Стивеном на кухне, их младшая дочурка в высоком стульчике, который моя мама держит специально для внуков…

При виде своей малышки‑племянницы я вынуждена зажать ладонью рот, чтобы сдержать подступившую тошноту. По щеке стекает горячая, обжигающая слеза.

Я не могу собраться с духом, чтобы дотронуться до родных. Знаю, все они уже умерли, но прикосновение к мертвой плоти сделает это реальностью, а я… я пока просто не могу.

Другой мой брат, Итан, лежит на полу перед плитой, а вот и источник дыма – на сковороде тлеет обугленный завтрак, который он готовил.

Не знаю, зачем мне понадобилось снимать сковородку с плиты – все здесь были уже мертвы.

Я ковыляю по коридору к своей комнате. Там Робин, вытянулась на кровати, где она спала раньше, до того как уехала от нас. Бриана, моя племянница, свернулась калачиком рядом с ней, под ее тельцем книжка с картинками, которую они, видимо, читали. Их глаза незряче смотрят в пустоту, и я задыхаюсь от ужаса.

Сегодня мы собирались праздновать день рождения Брианы, а не… не это.

Оуэн и Джунипер со своими семьями пока не приехали, так что единственный человек, кого я недосчитываюсь, это…

– Мама! – кричу я.

Нет ответа.

Нет, нет, нет, умоляю, нет! Она не могла умереть!

– Мамочка! – Сердце колотится с такой силой, будто решило вырваться из груди.

Я перебегаю из комнаты в комнату, ищу ее всюду. Утром, когда я уходила, она хлопотала по дому, готовясь к празднику, но сейчас я нигде ее не вижу.

Ушла – это лучше, чем умерла, уговариваю я себя.

Но тут я выглядываю в окно гостиной, выходящее во двор. Сперва замечаю, что длинный деревянный стол уже накрыт, тарелки, приборы и украшения расставлены. За ним я вижу большой дуб, по которому, бывало, лазила в детстве. На миг я ухитряюсь обмануть себя мыслью, что она, как я, тоже стала исключением, но тут взгляд падает на высокие огородные грядки.

Нет…

У меня подкашиваются ноги.

– Мамочка… – Собственный голос кажется чужим, слишком он хриплый и полный боли.

Она лежит рядом с грядками, сбоку валяются стебельки сорванных травок.

С неимоверным трудом я встаю и бреду к задней двери. Не знаю, как мне удается ее открыть: я почти ничего не вижу, слезы застилают глаза.

Не хочу верить в ее смерть. Эта женщина спасла меня и приняла в свою семью. Она показала мне, что такое милость и храбрость, сочувствие и любовь. Цитируя мое сочинение, написанное во втором классе, моя мама – это мой герой.

И, неизвестно почему, ее невероятная жизнь только что закончилась.

Я не знаю, как мне удается проделать оставшиеся шаги и добраться до нее. Все кажется чужим. Я падаю на землю рядом с мамой. Оказавшись близко, я вижу, что ее глаза тоже открыты и бездумно смотрят в небо, как будто в нем есть ответы.

Со сдавленным криком я взваливаю ее тело себе на колени. Кожа у нее странная на ощупь – теплая там, куда падали лучи солнца, но прохладная там, где она касалась земли.

Я все еще прижимаю пальцы к ее шее, мне невыносимо страшно перестать это делать.

Ничего. Биения пульса нет – ничего такого, что опровергло бы очевидное.

Я закрываю глаза и склоняюсь к ней. Слезы заливают все лицо.

Не может быть, чтобы все мои родные ушли. Не может быть.

Я рыдаю, я разбита и не могу это переварить.

Вот так же, наверное, все было много лет назад, когда Джилл Гомон, моя мама, ехала в Атланту искать своего мужа, сколько ее ни уговаривали не делать этого. Наверное, ей тоже трудно было поверить, видя город мертвых и ее любимого среди них, – всех их тогда унес Мор. Но тогда по крайней мере остальная ее семья была в Темпле, штат Джорджия, и им не грозила жуткая мессианская лихорадка.

Сейчас не тот случай. Рядом со мной не осталось никого.

Чем дольше я обнимаю маму, тем холоднее становится ее кожа. Я все еще плачу и осознаю.

Осознаю.

Осознаю.

Знаю.

Они действительно все умерли. Мама и Ривер, Робин и Итан, Николетта и Стивен, и именинница Бриана, и маленькая Анджелина. Все умерли в тот же миг, когда забрали и остальных. Они не вернутся, и этого не изменить, сколько ни мечтай.

– Я люблю тебя, – говорю я маме, гладя ее по волосам. Это кажется неправильным, недостаточным, неуместным. И мой мозг по‑прежнему кипит, и скорбь пока не овладела мной в полной мере, потому что это выглядит бессмысленным, и я в полном недоумении от того, как могли все вот так просто… уйти.

И почему, даже встретив Смерть лицом к лицу, я все еще жива.

 

Глава 4

 

Мы со Смертью давние враги.

Ну, по крайней мере я считала его своим врагом. А он, очевидно, и знать не знает, кто я такая.

Штука в том, что я никогда не могла умереть; или не так: я могу умирать, просто из этого ничего не получается.

Ни в тот раз, когда я упала с дерева и сломала шею. Ни тогда, когда меня ограбили и перерезали горло.