Сотня. Смутное время

Примчавшаяся Настасья присела на край лежанки и, подхватив его за шею неожиданно сильной рукой, приподняла голову, поднося к губам деревянный ковшик с водой. Первые глотки Матвей даже не выпил, впитал пересохшим ртом, как земля первые капли дождя после долгой засухи. Дальше он пытался хоть как‑то продлить удовольствие, цедя воду длинными глотками. Осушив ковшик, парень хрипло отдышался и, дождавшись, когда мать уложит его обратно на подушку, тихо спросил:

– Что со мной?

– А ты не помнишь? – моментально подобрался кузнец, всё так же молча стоявший рядом с лежанкой.

– Помню, что в меня стреляли. Вот я и спрашиваю, что со мной, – прерывающимся голосом пояснил парень. – Куда попали?

– Справа, под лопатку пулю всадил, вражина, – кивнув, коротко ответил Григорий. – Да свезло тебе, Матвейка. Как бог свят, свезло. Ты ж перевязь свою с ножами так и не снял. Вот пуля в неё и угодила. А кожу ты взял такую, что не враз и разрежешь. В общем, пуля прежде в пряжку угодила, а уж после до тела дошла. Дед Святослав так и сказал. Не будь перевязи, уже б схоронили.

– Так это что, он меня лечил? – насторожился Матвей.

– Он, – решительно кивнул кузнец. – Он в наших местах первый лекарь. Только что мёртвых не поднимал.

– Теперь поп нам точно житья не даст, – скривился парень.

– Пусть только попробует вякнуть, пьянь долгогривая, – неожиданно вызверился мастер. – Я ему много чего припомню. Как за службу деньгу драть, так он первый, а как дело сладить, так только лаяться умеет.

«Ого, похоже, у папани с этим служителем культа свои тёрки имеются. Это надо запомнить», – мысленно усмехнулся Матвей и, слабо махнув рукой, проворчал:

– Пёс с ним. Лучше скажи, как глубоко пуля прошла. Ливер цел?

– Так не вошла она в тело‑то, – усмехнулся кузнец. – О пряжку расплющилась, да в рёбра её и вдавила. Дыхалку тебе отшибла правда сильно, да рёбра поломала. Да ещё помогло, что у паскудника этого пистоль жилетного размера был. Из такого далее чем на двадцать шагов и не стрельнёшь. А промеж вас чуток помене было, – продолжал пояснять мастер, от избытка чувств размахивая руками.

«Так, – кивая и мысленно инспектируя организм, думал Матвей, припоминая форму и размер своей перевязи для метательных ножей. – Пряжка от неё у меня под правой лопаткой как раз и находилась, но сантиметрах в пяти от позвоночника. Выходит, мне и вправду крепко повезло. Возьми он чуть левее, и всё. Привет горячий. В лучшем случае. В худшем, полный инвалид на всю оставшуюся жизнь. Блин, как бы проверить, что у меня вообще с организмом? Шевелиться откровенно страшно. После такого удара, да ещё и перевозок на местном транспорте, и вправду можно на четыре кости перебраться. Не хотелось бы на костылях остаток дней шкандыбать».

– Ты чего примолк‑то, сынок? – тихо спросила Настасья, тронув его за плечо. – Болит чего? Может, ещё водички принесть?

– Ага, давай, – поспешил согласиться Матвей. – Попью, да посплю, пожалуй, – вздохнул он, сообразив, что ни к какой работе пока не готов.

– Ага, ты это, отдыхай пока, сын, – кивнув, как‑то поспешно робко согласился Григорий.

– Ты чего, бать? – не понял парень такой его реакции.

– Так это… Ну, как бы…

– Да чего ты мнёшься? Говори как есть, бать, – потребовал Матвей, внутренне холодея от возможных новостей.

После случившегося ожидать можно было чего угодно. Но всё оказалось куда прозаичнее. Откашлявшись, Григорий медленно отступил на середину хаты и, сняв кубанку, глубоко, в пояс поклонился, чуть подрагивающим голосом произнеся:

– Спаси Христос, сын. Что не посрамил чести казацкой и не убоялся мать собой закрыть. Ты ведь не просто мать свою спас. Ты и мне жизнь сохранил. Без неё и мне не жить.

– Господь с тобой, батя, – сглатывая подступивший к горлу ком, прохрипел Матвей разом пересохшей глоткой. – Это ж мамка моя. Как же я мог не защитить? Я ж тогда самого себя бы проклял.

– Господь с тобой, сынок! Что ж ты такое несёшь?! – вылетая из кухни, тут же затараторила Настасья. – А ты, отец, и вовсе ума лишился, – напустилась она на мужа. – До такого греха додумался. Где это видано, чтоб казак родовой себя сам жизни лишал?!

– Не было б греха, Настюша, – грустно улыбнулся кузнец. – От тоски бы сдох, на могилке твоей, как тот пёс. Сама знаешь, мы с тобой не просто венчаны. Нас с тобой судьба свела.

– Судьба, или пращур? – не удержавшись, тихо спросил Матвей, начиная о чём‑то догадываться.

– Знает он. Ты пока ездил, Елизар его со Святославом свёл, – тихо поведала Настасья, присаживаясь на край лежанки и начиная поить сына. – Да и я ему кое‑что рассказала.

– От, значит, как, – растерянно проворчал кузнец, ероша седеющий чуб. – Ну, может, так оно и лучше.

 

* * *

 

Вошедший в дом едва не строевым шагом поп небрежно перекрестился на образа и, одарив Матвея долгим, настороженным взглядом, мрачно спросил:

– Ну, что скажешь?

– И тебе здоровья, батюшка, – усмехнулся парень уголками губ.

– Дерзишь?

– Здоровья желаю. Где ж тут дерзость? Или оно тебе лишнее? – нашёлся Матвей, даже не делая попытки приподняться.

При каждом движении, когда ему приходилось напрягать спину, боль по телу разливалась такая, что выть хотелось.

Да ещё и дыхание перехватывало. Похоже, лёгкое ему и вправду отбило капитально. Но это всё проходящее. Главное, что позвоночник цел, а значит, рано или поздно он сможет встать. Именно эта мысль поддерживала парня с момента его возвращения в сознание.

Угрюмо хмыкнув, поп присел на лавку и, оглядевшись, задал следующий вопрос:

– Правду ль гуторят, что ты Катьку порченую к блуду склоняешь?

– Это кто такую хрень несёт? – тут же разозлился Матвей. – Пусть этот пёс брехливый сюда придёт и лжу ту повторит, в глаза мне глядя.

– Язык придержи, – попытался осадить его поп, но парня уже понесло.

– Сам замолчь. Кто несёт такое? Отвечай! – рычал он, глядя в глаза попу злыми глазами.

– Ты это, полегче, – стушевался служитель культа. – Не с казаками на завалинке говоришь.

– А вот с казаками я после о другом поговорю. Вот придёт дядька Елисей, обскажу ему, как ты сплетни о честном человеке по станице разносишь, – пригрозил парень.

– Зачем? – окончательно растерялся поп, не ожидавший такого наезда.