Тайна Дома трех вязов

Обман

 

Доктор Вотрен еще не оправился от удара. Он сидел в кресле в библиотеке – той самой, по которой бродил Форестье, когда прозвучал выстрел, и которая должна была послужить импровизированной комнатой для допросов, – и явно волновался. К сожалению, комиссар знал, что судить о виновности человека по внешним признакам нельзя: некоторые преступники держатся совершенно хладнокровно, а порядочные люди теряются, словно заранее признавая вину.

– Почему меня допрашивают первым?

– Это я предложил лейтенанту, – дружелюбно ответил Форестье. – Я понимаю, что вы переживаете из‑за смерти графа, и предпочел избавить вас от долгого ожидания.

– Да, да…

Гийомен откашлялся и заговорил:

– Как вы понимаете, нам нужно как можно точнее определить, что делал каждый из вас этим вечером. Расскажите мне, пожалуйста, все то, что вы уже рассказали комиссару.

Вотрен безучастно перечислил, что он делал, то есть совсем немногое. Гийомен тщательно записал показания в блокнот.

Доктор не выходил из гостиной с тех пор, как ее покинул граф, и до того момента, как раздался выстрел. Он сидел у камина, в котором шипело пламя и потрескивали поленья. Он не заметил ничего странного, но удивился, услышав концерт Баха: прежде ему показалось, что граф был раздосадован неожиданным звонком и вряд ли собирался слушать музыку.

Форестье и лейтенант быстро переглянулись: значит, не только их это удивило.

– Вы сказали, что мадам Лафарг оставалась с вами в гостиной; можете ли вы подтвердить это?

Вотрен лишь кивнул.

– Доктор, это очень важно. Мы пытаемся удостовериться в надежности алиби. Вспомните, когда вы были в гостиной, мадам Лафарг выходила из нее хоть на минуту?

– Сначала она была рядом, но когда допила очередной бокал, сказала: «Пойду припудрю носик».

– Прошу прощения?

– Полагаю, это такой изящный способ сообщить, что у нее есть насущная необходимость.

Форестье и Гийомен в смятении посмотрели друг на друга.

– Как долго она отсутствовала?

– О, точно не скажу… Минуты три, может, больше… Услышав взрыв, я поднялся. У кабинета мы с мадам Лафарг оказались одновременно.

Форестье, помолчав, окинул доктора Вотрена холодным тяжелым взглядом.

– Почему вы солгали, когда я задал вам этот вопрос?

– Я не лгал! Мадам Лафарг не успела бы совершить убийство за такой короткий промежуток времени. Когда она притворилась, что не выходила из гостиной, и взяла меня в свидетели, я не знаю… Меня словно загнали в угол.

Форестье не ошибся в своих предположениях: доктор Вотрен был настолько покладист и покорен по натуре, что не осмеливался возражать, даже когда дело угрожало обернуться не в его пользу. Разве что ему было бы выгодно обратиться за алиби к мадам Лафарг.

Комиссар спросил доктора об отношениях с графом. Вотрен ответил, что они знакомы лет пять или шесть и встретились на светском рауте в Париже, когда граф еще бывал в обществе. С тех пор виделись несколько раз, но друзьями не стали, и Вотрен никогда не был врачом графа.

– Вы знали кого‑нибудь из гостей до того, как приехали вчера вечером?

– Нет. Я знал генерала и журналиста, но только по именам… Как, вероятно, и вы, комиссар.

Дальнейшие вопросы задал лейтенант. Он хотел уточнить время событий. Телефон зазвонил ровно в десять вечера, это было установлено. По словам Вотрена, пластинка заиграла через две минуты, а «взрыв» прозвучал в конце произведения, примерно через три с половиной минуты – это Гийомен знал, потому что проверил, сколько звучит одна сторона пластинки.

Прежде чем отпустить Вотрена, Форестье задал ему последний вопрос:

– Вы хорошо играете в вист, доктор?

– Какое отношение это имеет к убийству?

– Наверное, никакого… Просто ответьте на вопрос, пожалуйста.

– Нет. Играю, но хорошим игроком себя назвать не могу. Моро играет прекрасно, как и мадам Лафарг, которая утверждала, что совсем не умеет…

– А генерал?

– Он осторожный игрок, хороший тактик, но, на мой взгляд, недостаточно рискует. Мы просто не справились. Наверное, мне надо было играть в паре с журналистом.

Когда доктор вышел, лейтенант с недоумением уставился на комиссара.

– Что скажете?

– Скажу, что карты перетасованы и картина усложняется. Казалось бы, у доктора Вотрена и мадам Лафарг было неоспоримое алиби, а теперь выходит, что каждый из них мог стать убийцей.

 

* * *

 

Катрин Лафарг, невозмутимо сидящая в кресле, казалась двойником доктора, но по натуре совершенно противоположным. Ее лицо не выражало ни беспокойства, ни эмоций. Очевидно, что для нее этот допрос был скорее небольшим неудобством, чем возможной ловушкой.

– Мадам, – начал лейтенант, – прошу вас осознать всю серьезность ситуации: сегодня вечером был убит человек.

– Можно подумать, что мне это неизвестно!

– Я не сомневаюсь, что известно, однако вы не сказали всей правды. Доктор Вотрен сообщил, что вы выходили из гостиной, когда он сидел у камина. В отличие от меня, комиссар Форестье больше не служит в криминальной полиции, и поэтому мы пока не будем говорить о лжесвидетельстве. Однако я прошу вас как следует обдумывать то, что вы собираетесь сказать в моем присутствии, мадам.

Катрин Лафарг небрежно тряхнула головой.

– О, ни к чему делать из мухи слона… Ну да, я вышла на некоторое время, мне нужно было в кустики. Что мне оставалось? Терпеть весь вечер?

Лейтенанта такая откровенность явно потрясла.

– Почему вы не сказали об этом комиссару?

– При всех?.. И в конце концов, что это меняет? Я вышла совсем ненадолго, это не повод меня в чем‑то подозревать.

– Об этом мы предпочтем судить самостоятельно, – резко ответил Гийомен. – Значит, вам пришлось подняться наверх?