Тайны льда
– Иван Фёдорович часто здесь переодевался?
– Всегда. Господин Куртиц теперь редко выходит на лёд.
– Со вчерашнего дня кто‑нибудь открывал?
Иволгин выразил крайнюю печаль:
– До того ли Фёдору Павловичу было?
Ванзаров приказал запереть дверь, нашёл в кармане пальто восковый катыш, размял, вдавил в стык дверного косяка, разгладил большим пальцем и процарапал ногтем букву «V».
– Комната опечатана сыскной полицией, – сообщил он. – Нарушивший печать будет отвечать перед судом. Касается господина Куртица тоже.
Распорядитель безропотно принял условия. Под суд он явно не собирался.
– Господа, прошу извинить, вынужден вас оставить. Сегодня тренировочные забеги на скорость у конькобежцев, надо отдать распоряжения.
– Где проживает мадемуазель Гостомыслова? – спросил Ванзаров.
– В гостинице Андреева, напротив через дорогу. – Иволгин поклонился и отправился хлопотать. Без хозяйской руки работники всё сделают наперекосяк.
Из павильона Ванзаров с Брандом вышли на заснеженный пригорок, что спускался к берегу пруда.
– Что нашли, Родион Георгиевич? – выпалил поручик.
Ему был показан билет: поезд из Москвы отправлялся вечером 29 января, в пятницу.
– Иван Куртиц приехал в восемь часов в субботу, около девяти был в гостинице.
– И сразу побежал на лёд, – заключил Бранд.
– Не сразу. Что‑то делал не менее трёх часов.
– Да хоть сел завтракать.
– Конькобежец перед катанием не станет есть.
– В номере с дороги отдохнул. Вздремнул – и на каток. Не терпелось покататься. На таком катке. Как его понимаю…
– Кататься можно и в Москве, – ответил Ванзаров. Он смотрел на лёд, где не осталось и следа от утреннего вензеля.
– Кроме билета, ничего? – спросил Бранд.
– Карманы пусты. Немного мелочи можно не учитывать. Ни портмоне, ни записной книжки, ни расчёски.
– Несколько странно, вам не кажется? Может, в номере оставил?
Ванзаров не имел привычки к гаданиям:
– Где лежало тело?
Бранд указал рукой в сторону отдалённого правого островка с руинами снежного городка, отметив, что тело находилось от него шагах в двадцати. Свидетели уверяли, что не трогали с места.
Духовой оркестр играл «Дунайский вальс». Сквозь его волны пробивалось тоскливое тявканье. К собакам Ванзаров был равнодушен.
– Родион Георгиевич, позвольте вопрос…
Бранду было позволено.
– Почему спросили про еду?
– Без заключения криминалиста не берусь утверждать, но смерть Ивана Куртица похожа на отравление сильнейшим ядом: внезапная и быстрая смерть, – ответил Ванзаров, мысленно добавив бешенство Лебедева, что бывало, когда великий криминалист сталкивался с очевидными признаками и глупостью участкового доктора.
– Какой же яд? – Бранд проявил мальчишеское любопытство.
– Вы как полагаете?
– Судебную медицину в полицейской школе давали мало… Мышьяк?
– Человек не крыса, мышьяком убивать долго.
– Что же тогда?
– Подождём выводов эксперта.
Бранд отчего‑то задумался:
– Может, Иван в гостинице поел: там подсыпали отраву в еду.
Многоэтажное здание виднелось за решёткой сада. Прямо через улицу.
– Проверим, – повторил Ванзаров вслед за стариком Сократом, когда тот отправлялся с учениками на поиски истины. Чего бы это ему ни стоило.
– Проверим, Родион Георгиевич!
От нетерпения Бранд притопнул снег сапогом. И без того утоптанный.
19
Нетерпение толпы следовало за стрелкой перронных часов. На дебаркадере [1] Варшавского вокзала собралась необычная толпа встречающих. Виднелись генеральские фуражки с красными тульями, цилиндры солидных господ, а среди них – студенческие фуражки с околышами. И даже несколько фуражек гимназистов. Вокруг сновали котелки газетных репортёров. Публика ждала прибытия парижского поезда.
Тухля сунул в лапу извозчика всё, что выгреб из кармана, фантики с хлебными крошками, и побежал к перрону. Барышня исчезала в толпе. Ругань извозчика затихала, Тухля чувствовал себя гончей, взявшей след. Он втиснулся в толпу встречающих и огляделся. Барышня нашлась невдалеке. Только подойти нельзя: она стояла рядом с высоким господином в дорогом пальто с меховым воротником. Барышня что‑то быстро говорила, он слушал, чуть наклонив голову, увенчанную цилиндром. Тухля догадался: этот богач не муж и не жених. Значит, счастье возможно…
Оглушительно свистнув и обдав паром, подкатил паровоз. Толпа отпрянула стайкой напуганных рыбок и вернулась, окружив двери вагона 1‑го класса. Выходившие пассажиры выражали недовольство теснотой, носильщики с трудом забирали чемоданы. Встречавшие кого‑то ждали. И дождались.
В проёме вагонных дверей появился господин среднего роста в клетчатой дорожной крылатке, мягкой фетровой шляпе и пенсне. Черты лица его отличала некоторая грубоватость, как у закалённого штормами моряка. Ярко‑рыжие усы казались приклеенными. Он напоминал матёрого лиса. Под мышкой у него сидела собачка. Кажется, гладкошёрстный терьер. Не успел он шагнуть на перрон, как толпа, подняв цилиндры и фуражки, разразилась троекратным «ура». Собачка сжалась и покосилась на хозяина. Тот был удивлён не меньше.
[1] Здесь: высокий перрон, на который из поезда можно входить сразу, а не спускаться по лесенке вагона.
