Таёжный, до востребования

В стационаре не оказалось ни покровителей, ни советчиков, ни времени на адаптацию, ни права на ошибку. С одной стороны – вал работы, с другой – спартанские бытовые условия, к которым пришлось срочно адаптироваться, ведь ни на какие другие рассчитывать не приходилось.

Болезненное осознание, что коллектив и пациенты ждали невропатолога, но не ждали меня, пришло очень быстро. Реплики на утренней летучке относительно моего возраста и внешности были обидными, но верными по сути. Тот факт, что врачи, высказываясь в мой адрес, не постеснялись присутствия Фаины Кузьминичны, о многом говорил. И если я была оскорблена их бесцеремонностью, они, несомненно, были не менее оскорблены, увидев вместо опытного доктора молоденькую пигалицу, в их представлении едва ли способную отличить вегетативную систему от соматической. Коллег не убедил аргумент главврача, что вместо меня они вообще могли получить интерна. И хотя позднее в тот день они вели себя со мной подчеркнуто дружелюбно, я знала, что за моей спиной продолжают обсуждать сомнительную кандидатуру нового невропатолога, и мучительно краснела, вспоминая свой ответ травматологу Мартынюку, наглядно продемонстрировавший коллективу мою импульсивность и несдержанность.

Вернувшись тем вечером в общежитие, я заперлась на ключ и расплакалась.

Торшер не включался, лампочка под потолком перегорела. Комната тонула в полумраке, хоть как‑то скрывавшем убогость обстановки и беспорядок, который я оставила с утра.

Я совершенно вымоталась и к тому же проголодалась. При стационаре работала столовая, где сотрудников кормили обедами за весьма умеренную плату, вычитаемую из оклада, но в течение дня я не нашла ни времени, ни моральных сил, чтобы туда сходить. К усталости примешивалось чувство одиночества и неустроенности. Вещи, в спешке вываленные из чемодана на кровать, так и лежали: не разобранные, не выглаженные, не убранные в шкаф. Никто не мог сделать это за меня, как и застелить постель бельем, которое я забыла получить у комендантши, а ее рабочий день закончился, поэтому мне, ко всему прочему, предстояло спать на голом матраце.

От голода сводило живот, но я постеснялась постучаться к Нине и попросить у нее чашку чая и бутерброд. Слезы не принесли облегчения, только голова разболелась. Я распахнула окно, впуская в комнату прохладный, наполненный ароматом хвои вечерний воздух. Пахло здесь, конечно, совсем не так, как в Ленинграде, но даже это не могло примирить меня с осознанием того, что, переехав в Таёжный, я совершила ошибку.

Дело было даже не в моей уязвленной гордости (я‑то ожидала, что коллеги примут меня с распростертыми объятиями), а в том, что я потеряла всё, не получив взамен ничего. Не обязательно было оставаться в Ленинграде, можно было найти работу в Москве или любом другом крупном городе. Но меня потянуло в глухомань.

Переложив одежду на стол и раскатав на панцирной сетке тощий матрац, я постелила поверх Нинино полотенце, а комковатую подушку обернула марлевым сарафаном. Одеяло я не нашла. Кровать выглядела такой жалкой, что ложиться на нее совершенно не хотелось.

Я привезла с собой деньги – достаточные, чтобы обосноваться на новом месте и продержаться до первой зарплаты, поэтому решила завтра же отправиться по магазинам и купить постельное белье, полотенца, посуду, съестные припасы и гигиенические принадлежности. Оставалось надеяться, что Фаина Кузьминична разрешит мне уйти пораньше. Я совершенно упустила из виду Нинин рассказ о том, что вещи и продукты надо «доставать». В Ленинграде эта проблема была решена добрый десяток лет назад.

В дверь постучали. Я решила, что это Нина, и испытала малодушное облегчение: она пришла, чтобы пригласить меня поужинать.

– Минутку! – крикнула я и торопливо умылась холодной водой.

Не нужно Нине знать, что я плакала. Мне не хотелось представать перед ней слабой, избалованной девчонкой, раскисающей от малейших неприятностей.

Но когда я открыла дверь, оказалось, что пришел доктор Мартынюк.

Не знаю, что удивило меня больше – собственно его появление или то, что без докторского халата, в клетчатой рубашке навыпуск и вельветовых брюках он казался совсем другим, чем на летучке. В первую секунду я даже его не узнала. А когда узнала, неприязненно спросила:

– Что вам нужно?

– Хочу извиниться. – Он располагающе улыбнулся. – Утром я вел себя… гм… некорректно.

– Извинения приняты.

Я попыталась закрыть дверь. Мартынюк придержал ее ногой.

– Можно войти?

– Нельзя. Я уже ложилась спать.

– Да? – Он вгляделся в мое лицо. – А по‑моему, вы плакали.

– Одно другому не мешает. Товарищ Мартынюк, я не расположена принимать посетителей.

– Меня зовут Игорь Михайлович. Можно просто Игорь.

– Я бы предпочла держаться в рамках официального общения.

– С таким характером, Зоя Евгеньевна, вы вряд ли расположите к себе коллег и заведете друзей. Будьте проще, и люди к вам потянутся.

– Кому надо, тот дотянется. Вы, кажется, пришли с благими намерениями?

– Разумеется.

– Тогда почему ведете себя так, чтобы я прониклась к вам еще большей антипатией?

Мартынюк смотрел на меня с нескрываемым интересом, словно энтомолог – на только что открытый им вид бабочки.

– Скажите, все ленинградки такие?

– Какие? – неприязненно уточнила я.

– Такие, как вы. Холодные, ершистые и обидчивые.

– А вы сами откуда приехали?

– Из Дербента. Там девушки совсем другие: покладистые и мягкие.

– Ну и оставались бы в своем Дербенте!

Я снова попыталась закрыть дверь, но она распахнулась еще шире, подчиняясь непреодолимой силе извне.

Мартынюк вошел в комнату и саркастически спросил, разглядывая кровать:

– Это вы так спать собираетесь?

– Послушайте, я действительно…

– И почему вы сидите в темноте?

Травматолог подошел к торшеру, пощелкал выключателем, потом проделал то же самое с выключателем на стене.

– Да тут все лампочки перегорели. Наша Клава не очень‑то расположена к заселению новых жильцов. Не переживайте, у меня есть запасная лампочка. Сейчас принесу.

– Говорю же вам…

– Две минуты. Хотя нет, в две не уложусь. Пять минут!

Едва он вышел, я тут же повернула в замке ключ и собралась ложиться, но в дверь снова постучали. «Да что же это такое? Оставят меня наконец в покое или нет?!»