Таёжный, до востребования
Разумеется, это появилось не сразу, но тем‑то и было ценно. Благодаря стараниям главврача жители поселка могли получать всестороннюю медпомощь, обращаясь в Богучанскую больницу лишь в случаях, когда стационар по тем или иным причинам оказывался бессилен.
Все было устроено максимально удобно и компактно. В кабинетах и коридорах царила стерильная чистота, но фенолом и хлоркой – извечными больничными запахами, вызывающими у пациентов неприятные и тревожные ассоциации, – практически не пахло.
Кабинет невропатолога находился рядом с гинекологическим, и я порадовалась, что и здесь мы с Ниной будем соседками (в те дни, когда наши смены будут совпадать). Убедившись, что мой кабинет готов к приему, я заглянула к Нине, но медсестра сказала, что доктор Гулько в операционной на плановом аборте.
Весь второй этаж стационара занимали палаты: шесть мужских и шесть женских, в каждой по пять коек. Пациенты в среднем проводили здесь неделю, получая назначенное им лечение: уколы, капельницы, физиотерапию, перевязки. Пожалуй, единственным отличием от больницы было отсутствие ежеутренних врачебных обходов. Пациентов при необходимости осматривали узкопрофильные врачи, назначавшие процедуры.
До начала амбулаторного приема я успела проконсультировать на отделении пятерых пациентов с неврологическими патологиями; одному из них, как выяснилось при осмотре, было показано срочное хирургическое вмешательство по поводу воспаления позвоночной грыжи, другому пациенту я кардинально изменила схему лечения. На обед я не пошла, только выпила чашку чая в ординаторской и сразу вернулась к работе.
Когда в начале третьего я спустилась в амбулаторию, у кабинета уже собралась очередь. Таёжинцы ожидали появления нового невропатолога не меньше, чем коллектив стационара. Меня, разумеется, вначале приняли за медсестру. Бабулька в вязаной кофте и очках с толстыми стеклами, сидевшая ближе всех к двери, спросила:
– Доченька, а дохтур‑то где?
– Прием сейчас начнется, – ответила я.
Поправив перед зеркалом колпак и вымыв руки, я села за стол и крикнула:
– Заходите!
До этого момента я вела амбулаторный прием только однажды: на четвертом курсе, когда проходила практику. Меня прикрепили к поликлинике в Петроградском районе в качестве помощника невропатолога. Я наблюдала за тем, как он ведет прием, слушала, разбирала бумаги, писала направления, пару раз врач доверил мне провести тест с тромнером[1]. Через неделю врач заболел. Пока ему искали замену, я вела прием. Внешне оставалась спокойной, но, конечно, очень переживала, боялась допустить ошибку, назначить неправильное лечение. К счастью, был май, пациенты разъехались по дачам, случаи все были несерьезные. Через два дня досрочно вышел из отпуска второй невропатолог, и я снова стала разбирать бумаги и стучать тромнером по коленкам.
Вошла та самая бабушка. Удивленно оглядела кабинет из‑под очков и повторила:
– Доченька, так а дохтур‑то где?
– Я доктор. Пожалуйста, присаживайтесь.
Пациентка молча развернулась и исчезла за дверью.
Я сделала глубокий вдох и сказала себе, что всё в порядке.
Из коридора доносились приглушенные голоса. Я встала, подошла к двери и прислушалась. Расслышала слово «студентка», распахнула дверь и вышла в коридор.
Разговоры тут же стихли. Пациенты усердно отводили глаза. Боковым зрением я заметила, что женщины, сидящие на соседней скамейке у кабинета гинеколога, смотрят на меня и перешептываются.
– Кто следующий к невропатологу? – ровным голосом спросила я.
Очередь молчала.
– Кто следующий? – повторила я вопрос.
– Ну я следующий! – пробасил здоровяк, одетый в рабочий комбинезон и рубаху с закатанными рукавами, обнажающими мощные бицепсы.
– Проходите.
– Мне доктор нужен.
Это переходило уже все границы, но я соблюдала стоическое спокойствие.
– Я и есть доктор. Зоя Евгеньевна Завьялова. Можете уточнить в регистратуре.
– Да ладно, само пройдет. А если не пройдет, в Богучаны съезжу. Шурин на машине отвезет.
Здоровяк встал и, прихрамывая, направился к выходу.
– Не обижайтесь, но вы такая молоденькая, – извиняющимся тоном проговорила одна женщина. – Предыдущий невропатолог такой солидный был, а у вас и опыта, наверное, нет…
– Опыт есть. Могу показать диплом.
Женщина с сомнением покачала головой, как бы говоря: «Не знаю, что у вас за диплом…».
– Уговаривать никого не буду. Если надумаете, заходите.
Я вернулась за стол и принялась машинально перебирать ручки и карандаши в пластиковом стаканчике, изо всех сил стараясь не расплакаться.
Повторялась та же история, что и на летучке, только уже не с коллегами, а с пациентами. Я услышала, как открывается дверь, и внутренне подобралась, но вошла не пациентка, а Нина.
– Вот ведь сволочи! – с чувством сказала она. – Ну ничего, сейчас я им прочищу мозги.
– Постой, не надо…
Но Нина, не стесняясь в выражениях, уже «прочищала мозги» пациентам. Впрочем, следовало отдать ей должное: выражения были хотя и крепкие, но совершенно уместные.
Когда красноречие Нины иссякло, в коридоре установилась тишина. Я сидела с пунцовыми щеками, колотящимся сердцем и влажными ладонями. Наверняка кто‑то из пациентов (а может, сразу несколько) уже были на пути к кабинету главврача с жалобой на произошедшее.
«Какой скандал! Ну зачем Нина это сделала?..»
В дверь нерешительно постучали, и в кабинет, держась за поясницу и болезненно морщась, вошла та женщина, которая сравнила меня с предыдущим невропатологом.
– Можно? – боязливо спросила она.
– Проходите, присаживайтесь.
Женщина села и протянула карточку. Раиса Ильинична Обухова 1934 года рождения, прочла я. Учетчица в заготконторе.
– На что жалуетесь, Раиса Ильинична?
[1] Тяжелый молоточек, предназначенный для первичного диагностирования неврологических нарушений.
