Таёжный, до востребования

– Вы были правы, Зоя Евгеньевна. Опухоль.

– Да. И приличная.

– Неужели рак? Аня ведь еще ребенок…

– Скорее опухоль доброкачественная. Во всяком случае, метастазов я не вижу.

– Но если опухоль свежая, метастазы просто не успели…

– Юлия Марковна, мы не онкологи и не гадалки, – перебила я. – Отправьте Аню в Богучаны на дополнительное обследование.

– Что я скажу Алевтине, Аниной маме? Мы подруги, учились в одном классе. Надо Алевтину как‑то успокоить, найти нужные слова…

– Я сама с ней поговорю. Пусть приходит завтра к девяти утра. Только не пугайте ее заранее.

– Хорошо. Мне сюда ее привести или вы в наш корпус подойдете?

– Я приду. Завтра нет амбулаторного приема, я целый день буду на отделении.

Когда педиатр ушла, я вернулась к медкартам, но почти сразу зазвонил телефон. Услышав голос Фаины Кузьминичны, я внутренне сжалась, подумав: «Вот оно!». Моя тревога усилилась, когда главврач попросила зайти к ней через полчаса.

Оставшееся время я только и делала, что гоняла в голове сценарий предстоящего разговора. Сдав карты в регистратуру, я поднялась на третий этаж. По пути мне никто не встретился – сотрудники уже разошлись по домам. Фаина Кузьминична проводила в стационаре по двенадцать часов ежедневно; семьи у нее не было, и жила она совсем рядом, во флигеле в глубине больничного двора.

Когда я вошла, Фаина Кузьминична подписывала документы. Она брала из стопки верхний лист, бегло его просматривала, ставила подпись и перекладывала в другую стопку. Один лист, набранный убористым машинописным шрифтом, лежал отдельно, с краю стола.

«Приказ о моем увольнении», – подумала я, совершенно упустив из виду тот факт, что еще даже не подписывала приказ о назначении на должность.

– Присаживайтесь, – сказала главврач, не прерывая своего занятия.

Я скосила глаза на лист, но, как ни пыталась, не смогла разобрать текст и, чтобы успокоить мятущиеся мысли, перевела взгляд на распахнутое окно.

Улица была окутана мягким охристым светом июльского вечера. Пахло нагретой хвоей, слышался далекий визг бензопилы, лай собаки, смех играющих неподалеку детей. Я провела в поселке всего один день и ничего о нем не знала. Не знала, что находится на соседней улице, что за люди живут поблизости, как они проводят свободное время, куда ходят за хлебом, в какую сторону идут, чтобы набрать в лесу ягод для пирога или грибов для супа. Вновь нахлынуло острое ощущение одиночества и неустроенности. Предстояло начинать всё с нуля. Впрочем, я уже начала – и, судя по тому, что сейчас находилась в кабинете главврача, вместо того чтобы обустраивать новый быт, начала не очень удачно.

– Как прошел ваш первый рабочий день? – словно читая мои мысли, спросила Фаина Кузьминична, отложив ручку.

– Не так удачно, как хотелось бы.

Мой ответ ее удивил и даже, кажется, позабавил. Она приподняла брови, внимательно посмотрела на меня из‑под очков и сказала мягко, словно нисколько не сердилась:

– Мне известно о том, что случилось в начале вашего амбулаторного приема. Почему так произошло, как вы думаете?

– Потому что я не обладаю достаточным авторитетом? – предположила я.

– А что такое авторитет в вашем понимании?

– Это уважительное отношение к человеку, занимающему определенное положение, и признание его заслуг. Не только в профессиональной сфере, но и в частной жизни.

– В целом верно. Но вы забыли одну важную деталь: человек авторитетный должен внушать людям доверие. Иначе о каком уважении к нему можно говорить? И в этом плане, доктор Завьялова, у вас наблюдается существенная недоработка.

– Я не виновата, что выгляжу моложе своих лет! – воскликнула я. – Пока вы не подтвердили на утреннем собрании, что я достаточно опытна, коллеги были уверены, что моему диплому нет и месяца. Если уж врачи меня так восприняли, что говорить о пациентах? Они отказывались заходить в кабинет на том основании, что доктор Дегтярев был гораздо старше меня. Старше – да, но опытнее ли – большой вопрос!

Последняя фраза вырвалась непроизвольно, о чем я тут же пожалела. Кодекс врача запрещал критиковать своих предшественников, какими бы некомпетентными они ни были.

Я ожидала от Фаины Кузьминичны гневной отповеди, но она осталась на удивление спокойной и после небольшой паузы произнесла:

– Мы вернемся к этому вопросу позже. Ну а пока…

Она вынула из ящика стола пожелтевшую от времени фотографию молодой девушки в белом халате и марлевой повязке, спущенной на подбородок. Удлиненный овал знакомого лица, гладко зачесанные черные волосы, вдумчивый взгляд, родинка над верхней губой…

– Как вы думаете, сколько мне здесь лет? – спросила главврач.

– Восемнадцать? – не очень уверенно предположила я.

– Переверните фотокарточку.

На обороте выцветшими синими чернилами была выведена дата: «10.06.1941».

– Этот снимок сделал один журналист, бывший в Кутаиси проездом по заданию московской газеты. Он поступил по скорой с острым аппендицитом и попал на мой операционный стол, хотя в тот день дежурили еще две бригады. У него с собой был фотоаппарат. На пленке оставался один неиспользованный кадр, и в день выписки он меня сфотографировал, а перед отъездом успел передать мне снимок. Через двенадцать дней началась война. Меня призвали на фронт, он тоже ушел – военным корреспондентом. В 44‑м я снова его оперировала, в связи с осколочным ранением в грудь. Он меня узнал. После войны разыскал, звал замуж… но это уже другая история. Так вот, Зоя Евгеньевна, я 1911 года рождения. На этом снимке мне без пяти месяцев тридцать.

Я удивленно вскинула брови. Она улыбнулась и кивнула:

– Да‑да, мне здесь больше, чем вам сейчас. На тот момент я уже четыре года самостоятельно оперировала. Ни пациенты, ни врачи, ни младший медперсонал не подвергали сомнению мой авторитет. Возможно, что‑то такое они и думали про себя – чужие мысли ведь не прочтешь, но вслух не озвучивали, поскольку я никому не позволила бы усомниться в своей опытности. Это качество особенно пригодилось мне во фронтовых госпиталях, где хирургами работали в основном мужчины, доктора дореволюционной школы, воспринимавшие женщину разве что в качестве медсестры или акушерки… Вы понимаете, зачем я вам это рассказываю?

Я кивнула.

– Теперь касаемо вашего замечания о несоответствии возраста доктора Дегтярева его врачебной квалификации…

– Извините, Фаина Кузьминична, я не должна была так говорить. Это…

Главврач прервала мою покаянную тираду нетерпеливым взмахом руки.