Таёжный, до востребования

– Я привычная, – процедила я сквозь зубы, словно кость должны были вправлять мне.

Рентген ожидаемо показал неосложненный перелом двух шейных позвонков. Рассматривая снимок, я пыталась скрыть раздражение. Зачем Мартынюк меня вызвал? Фиксация перелома шейных позвонков – задача травматолога. Даже если бы у пациента был поврежден спинной мозг, я не смогла бы помочь, это компетенция нейрохирурга. Разглядеть состояние позвонков на рентген‑снимке способен даже начинающий травматолог. Из‑за того, что Мартынюк решил перестраховаться, я потеряла полчаса драгоценного времени.

Я решила, что при случае обязательно подниму этот вопрос, а пока, поставив свою подпись на заключении и напоследок бросив на травматолога красноречивый взгляд, который тот ожидаемо проигнорировал, поспешила в педиатрический корпус.

Когда я чуть не бегом влетела в кабинет Юлии Марковны, мне навстречу поднялась женщина лет тридцати пяти, настолько похожая на Аню, что не оставалось сомнений в их близком родстве. Напряженность позы и взгляда говорили о том, что она напугана и растеряна.

– Прошу прощения, – сказала я. – Меня задержали в приемном покое.

– Я ведь просила вас… – возмущенно начала Юлия Марковна.

– Скажите сразу, что с Аней! – перебила женщина. – У меня очень мало времени. Я уже должна быть на работе.

– Алевтина… – я запнулась и вопросительно взглянула на нее.

– Алевтина Георгиевна.

– Алевтина Георгиевна, я – доктор Завьялова, невропатолог. Пожалуйста, присядьте.

– Что‑то плохое, да? – быстро спросила она.

– Пока мы не можем сказать определенно. – Я взяла второй стул и села напротив нее. – Потребуется дополнительное обследование.

– А в чем дело?

– У вашей дочери опухоль головного мозга.

Алевтина Георгиевна испуганно охнула.

– Не пугайтесь, опухоль не обязательно злокачественная. Но она достаточно большая и, судя по всему, продолжит расти, причиняя Ане серьезные неудобства, поэтому необходима операция.

– Я согласна, – быстро сказала женщина. – Все что угодно, лишь бы Анечка поправилась! Операция будет здесь, в стационаре?

– Нет, в Богучанах. Операции на головном мозге проводятся нейрохирургической бригадой. Аню переведут в больницу, там сделают необходимые обследования и назначат дату операции.

– Ее волосы… – Алевтина Георгиевна, перестав сдерживаться, заплакала. – Она их растила с детского сада, это ее гордость. Их придется отрезать, да?

– Ну, Аля, снявши голову, по волосам не плачут, – не очень удачно пошутила педиатр и, поймав мой взгляд, поспешно добавила: – То есть, я хотела сказать, отрастет у девочки новая коса. Ты сейчас не о том думаешь.

– Как вы думаете, доктор, это все‑таки рак?

Близкие родственники пациента имеют право знать правду о его состоянии – в этом вопросе я никогда не испытывала сомнений. Но здесь случай был действительно неоднозначный. Незачем матери переживать раньше времени, у нее и так забот хватает. Да и девочке ее тревога передастся, а это уж совсем ни к чему.

– Нет, Алевтина Георгиевна, я так не думаю. Но операцию лучше не откладывать. Вам придется сопроводить Аню в Богучаны, чтобы подписать согласие на операцию.

– А когда? – Женщина перевела взгляд на Юлию Марковну. – Когда ехать?

– Я уже связалась с Богучанской больницей, – ответила педиатр. – Жду подтверждения о наличии свободного места на детском отделении. Транспорт организуем.

– Можно ее увидеть? – Алевтина Георгиевна поднялась, нервно теребя сумку.

– Вообще‑то сейчас не время для посещений… – Юлия Марковна колебалась. – Если только быстренько.

– Буквально на пять минут! У меня и времени‑то уже не осталось.

Мы втроем вышли из кабинета. Педиатр холодно мне кивнула, неприятно этим удивив, притом что совсем недавно она не стеснялась выражать благодарность.

– Спасибо, доктор! – запоздало крикнула мне вслед Алевтина Георгиевна.

Следующие четыре часа прошли в круговерти дел, срочных и не очень. Часть рабочего времени пришлось посвятить бумажной работе: заполнению бланков, подписанию заключений, изучению архивных историй болезни. Я была рада возможности погрузиться в повседневную жизнь стационара, изучить статистику по заболеваниям, характерным для данной местности, ознакомиться со стандартными (то есть принятыми именно в этом лечебном заведении) схемами лечения, особенно по неврологическому профилю. Я сделала кое‑какие выписки, отдельно отметив нетипичные и спорные с точки зрения диагностики случаи.

В час дня я спустилась в столовую.

Еду для персонала готовили на той же кухне, что и для пациентов, только врачей кормили вкуснее и стоимость их обедов вычиталась в конце месяца из зарплаты.

Меню на текущую неделю было вывешено у окна раздачи. Комплексный обед обычно состоял из салата (капустного, свекольного или морковного), супа и горячего (котлеты, шницеля или гуляша с гарниром). У окна на столе стоял титан с чаем и поднос с нарезанным хлебом.

Взяв обед, я нашла свободное место за столиком, за которым уже сидели две медсестры. Когда я принялась переставлять тарелки с подноса на стол, девушки удивленно переглянулись, а потом одна из них неуверенно сказала:

– Прошу прощения, доктор, но врачи обедают вон там…

Она указала на противоположный конец зала, где, среди прочих, я увидела Нину. Та тоже меня заметила и замахала рукой: иди, мол, сюда.

Я поспешно составила тарелки обратно на поднос и ретировалась. Нина, сидевшая в компании окулиста Ольги Ивановны и физиотерапевта Наны Гурамовны, рассмеялась:

– Всяк сверчок знай свой шесток!

– Я не знала, что тут так заведено…

– Разве в Ленинграде не такие же правила? – удивилась Нана Гурамовна, говорившая с певучим грузинским акцентом.

Я вспомнила столовую для персонала в Куйбышевской больнице, состоявшую из двух отдельных залов. Только теперь, после вопроса физиотерапевта, я осознала, что, действительно, в более просторном зале, где столики были покрыты бумажными скатертями, а на окнах висели красивые шторы, обедали только врачи и заведующие отделениями; в том зале я никогда не встречала медсестер или санитарок, но за несколько лет работы ни разу не задалась вопросом, а почему, собственно, их там нет. Наверное, я настолько верила в идею всеобщего равенства, что даже не догадывалась о подобной сегрегации.

– Ешь, суп стынет, – вернула меня к действительности Нина.