Таёжный, до востребования

Нина удивленно моргнула, а потом откинула голову с тяжелой копной уложенных в «халу» волос и расхохоталась: звонко, от души. Я бы многое отдала, чтобы подхватить ее смех, но испытывала только раздражение и обиду: уж от нее‑то я не ожидала такого сарказма.

– А ты, оказывается, только с виду пушистая кошечка. Можешь и куснуть острыми зубками.

– В ваших магазинах ничего нет! Ни еды нормальной, ни белья постельного, ни средств гигиены… Одеял – и тех нет. Знаешь, что мне заявила продавщица? «Одеяла в сентябре завезут, к осенне‑зимнему сезону, летом это неходовой товар». Даже если мне одной во всем поселке нужно одеяло, оно должно иметься в отделе постельных принадлежностей, и пододеяльники с простынями тоже, они ведь относятся к внесезонным товарам и имеют обыкновение изнашиваться. Куда, скажи на милость, подевались сковородки? Они тоже осенне‑зимние? Почему кастрюли есть, а сковородок нет? Хотя бы кухонную посуду Красноярский отдел статистики в состоянии спланировать, чтобы на все населенные пункты хватило?!

– Ух ты! – восхитилась Нина. – Тебя бы сейчас на трибуну – зал бы тебе стоя аплодировал.

– А вместо мяса на прилавке одни копыта…

– Из копыт, кстати, отличный холодец получается.

В этот момент во мне что‑то надломилось, и я разрыдалась.

Сквозь слезы я видела размытое лицо Нины – растерянное, запоздало‑виноватое. Она шагнула ко мне, обняла, прижала к груди и принялась баюкать словно малого ребенка.

– Ну что ты, что? – бормотала она. – Успокойся, не плачь…

– Как мне жить без прокладок? – рыдала я.

– Можешь забеременеть, на девять месяцев одной проблемой станет меньше. Я сама у тебя роды приму, в лучшем виде. Если будет девочка, назовешь Ниной. Тебе все равно, а мне приятно.

– Пере… стань издеваться! У меня меся… месячные вот‑вот нач… – Я всхлипнула и совершенно неприлично икнула. – Ой… начнутся.

– Зайди завтра ко мне, дам тебе вату и стерильную марлю, смастеришь прокладки. Забыла, что до недавнего времени мы только такими и пользовались, пока наша легкая промышленность не догадалась последовать примеру загнивающего капитализма? Пару дней перебьешься чем есть, а в субботу пойдем по магазинам заново. Я буду руководить процессом, а ты – смотреть и запоминать. И еще говорить: «Рада знакомству, будете в амбулатории – заходите без очереди», когда я буду тебя сводить.

– С кем сводить?

– С кем надо! – отрезала Нина, но, увидев мое обиженное лицо, смягчилась. – Помнишь, я про Катю, продавщицу, рассказывала? У которой двойню принимала.

Я неуверенно кивнула.

– В продмаге я только в Катину смену отовариваюсь. А в универмаге у меня целых три знакомых продавщицы, я им аборты делала, такие ювелирные, что одна из них уже снова беременна и на этот раз, для разнообразия, решила родить. Они тебе и прокладки из нового поступления отложат, и бумагу туалетную, и мыло земляничное, и всё остальное, что закажешь. А поступление, между прочим, на днях ожидается.

– Но они меня не знают, я человек новый…

– Ну и что? С врачами тут дружат. В Богучаны с каждой болячкой не наездишься, особенно если экстренно прихватит. Поэтому доктора в поселке что‑то вроде элиты. Мы вторые по значимости после администрации, негласно конечно.

– Но пользоваться магазинным блатом некрасиво и стыдно.

– А жопу пальцем вытирать не стыдно? – парировала Нина. – Я с тобой бумагой делиться не собираюсь, у меня всего полрулона осталось. Если блатом пользоваться комсомольская совесть не позволяет, можешь газетку нарезать и с ней в сортир ходить, но типографская краска не особо для интимных мест подходит, это я тебе как специалист говорю. Я тут всякого насмотрелась, чего только лечить не приходится, не хочу, чтобы еще и ты моей пациенткой стала.

По субботам магазины работали по сокращенному графику, до 16:00. Нина сказала, что с утра мы пойдем за покупками, потом приготовим еду на два дня вперед (по выходным кухня стационара не работала), а вечером отправимся на танцы. Я не решилась возразить против последнего пункта, опасаясь, что в противном случае Нина передумает сводить меня с нужными людьми. Перспектива подтираться газетами была такой реалистично‑пугающей, что я теперь боялась, как бы Нинины пациентки не отказались отоваривать из‑под полы невропатолога, который по молодости лет им мог быть без надобности.

Усадив меня на кровать, чтобы не путалась под ногами, Нина принялась за дело. Разобрала продуктовую сумку, отнесла яйца и сосиски в свой холодильник, остальное убрала в мою тумбочку, вымыла новую посуду, простирнула наволочку и полотенца и развесила их сушиться. А потом, не слушая моих возражений, занялась наведением порядка.

Чемоданы я успела разобрать только наполовину. Точнее, один, забитый одеждой, я опустошила накануне утром, нужно было рассортировать сваленные в кучу вещи: белье отдельно, верхнюю одежду и обувь – отдельно, что Нина и проделала с впечатлившей меня сноровкой, сопровождая свои действия комментариями:

– А ничего туфельки… Хм, сейчас в Ленинграде так модно? Ну и трусики, прям кукольные, мне бы такой размер…

Отложив в сторону то, что нуждалось в глажке, Нина повесила остальную одежду в шкаф, белье сложила на полку, а обувь аккуратно расставила на нижней секции под одеждой. Затем она принялась за второй чемодан, в котором были книги, научные пособия по неврологии, мамина настольная лампа, памятные безделушки, пакет моих любимых конфет «Мишка на Севере» и шкатулка с бижутерией.

Сидя на полу, Нина увлеченно перебирала книги.

– Ого, «Джейн Эйр»! Можно почитать?

– Ты разве не читала?

– Читала, но давно. Мне понравилось.

– Возьми, конечно.

– И Диккенса.

– Бери все, что нравится.

Нина достала из чемодана лампу, рассмотрела со всех сторон и поставила на стол.

– Какая красивая. Только шнур коротковат, до розетки не дотягивается. Нужен удлинитель… Эй, ты опять там плачешь, что ли? Ну что еще случилось?

– Это была любимая мамина лампа.

– Была? Только не говори, что…

– Да. Она умерла. Точнее, ее убили.

Нина охнула, прижав ладонь к губам, и виновато пробормотала:

– Прости, я не хотела…

– Ничего. Это давно случилось, я еще в школе училась. Не понимаю, что на меня нашло.