Таёжный, до востребования

– А в ком?

– В Игоре. Не верь ему, не связывайся с ним.

Я вспыхнула и сухо сказала:

– Об этом могла бы не предупреждать. Я не связываюсь с женатыми мужчинами.

– Он не женат, но…

– Не женат? А кто тогда эта Людмила?

– Она его девушка. Хочет за него замуж, но Игорь не торопится предложение делать. Людка уже недели три в отъезде, вот он и начал по сторонам смотреть. А тут как раз ты приехала…

Нана сделала паузу, очевидно ожидая моих комментариев, но я хранила молчание, и тогда она, пожав плечами, вышла, плотно прикрыв за собой дверь.

 

10

 

Наступила суббота. Я по привычке проснулась рано, хотя будильник накануне не заводила. По субботам и воскресеньям в стационаре работали только дежурные врачи и процедурные сестры. В амбулатории приема не было.

Я приняла душ (горячую воду наконец‑то дали), сварила на кухне овсянку в своей красной, в белый горошек, эмалированной кастрюльке, позавтракала и отправилась будить Нину.

В течение двух дней, прошедших с импровизированного новоселья, мы постоянно пересекались в общежитии, амбулатории и столовой, но, по молчаливому интуитивному согласию, не обсуждали тот вечер и то, что Нина тогда явно перебрала с алкоголем. Наутро после среды она выглядела не лучшим образом, но я, разумеется, ей об этом не сказала, как и о странном предупреждении Наны. Мартынюк мне не нравился, я не собиралась заводить с ним отношения. Поэтому Нана могла не беспокоиться: Людмиле ничего не угрожало (во всяком случае, с моей стороны).

Ближе к полудню мы с Ниной отправились по магазинам. В продуктовом была смена продавщицы Кати, в универмаге – продавщицы Ларисы. Они должны были отложить товары по спискам, которые Нина заранее им передала.

Пока мы шли по длинной и извилистой улице Строителей, я испытывала противоречивые чувства. С одной стороны, мне не нравилась перспектива отовариваться по блату, с другой – без масла, мяса, овощей и средств гигиены мне угрожали дефицит белка, авитаминоз и депрессия.

В продмаг мы зашли с черного входа. Катя, молодая энергичная женщина с копной рыжих кудряшек, выбивающихся из‑под косынки, завела нас в тускло освещенную, заставленную коробками подсобку и, понизив голос, сообщила:

– Всё собрала, что вы просили, Нина Семеновна, только копченую колбасу не завезли, и сыр в этот раз не российский, а пошехонский.

– Сойдет и пошехонский. Познакомься, Катя, это наш новый невропатолог, Зоя Евгеньевна. Приготовь для нее такую же сумку и пакет гречки добавь.

– Конечно. Только вам придется снаружи подождать. – Катя виновато улыбнулась. – Сюда заведующая частенько заглядывает, непрошеных гостей ищет.

– Мы ведь всё это оплатим, да? – спросила я у Нины, когда мы вышли во внутренний двор магазина, в котором грузовик «Хлеб» пытался разъехаться с цистерной «Молоко».

– Конечно. Коммунизм в нашей стране еще не наступил! – хохотнула Нина. – Катя скажет сумму, мы передадим деньги, и она пробьет чеки.

– И что, так многие затовариваются?

– Да, пожалуй, каждый пятый.

– А что делать всем остальным?

– Постараться завести нужные знакомства.

– Каким образом?

– Быть полезным людям, от которых зависит твое благополучие, чтобы их благополучие, в свою очередь, зависело от тебя, – уверенно ответила Нина.

– И чем я могу быть полезна Кате?

– Я тебе уже говорила: примешь без очереди, уделишь больше внимания, запишешь на массаж в начало списка, даже если нет показаний. Ты же не с Луны свалилась, должна бы знать такие вещи. Разве в Ленинграде по‑другому?

– Раньше я никогда не пользовалась положением врача, чтобы что‑то достать.

– Ну так теперь будешь! – отрезала Нина, ставя точку в этом бессмысленном споре.

Катя вынесла набитые продуктами авоськи и назвала сумму. Мы отдали ей деньги и снова стали ждать. Когда продавщица вернулась со сдачей и чеками, Нина спросила, собирается ли та прийти к ней на прием.

– Да надо бы, Нина Семеновна, – виновато призналась Катя. – Давно хочу, но то одно, то другое… Детей двое, работа с утра до вечера, а тут еще муж запил.

– Приходи, не затягивай. Я скоро в отпуск ухожу до конца августа. И к Зое Евгеньевне заодно загляни. Ты на той неделе на поясницу жаловалась.

– Да, прихватывает. В Петьке и Ромке уже больше восьми кило весу в каждом, а всё на ручки просятся! – с гордостью, словно речь шла о каком‑то достижении, сообщила Катя и выжидающе взглянула на меня.

– Конечно, Катя, приходите, – кивнула я. – Я осмотрю вас и назначу лечение независимо от… от вашей помощи с продуктами. Это моя обязанность как врача.

– Вот зачем ты ей так сказала? – накинулась на меня Нина, когда Катя ушла. – Теперь она будет думать, что ничем нам не обязана!

– Но она и в самом деле ничем нам не обязана.

– Ах вот как ты считаешь? Знала бы раньше, не взяла бы тебя с собой!

– Не кипятись. Давай спокойно, хорошо? Катя оставляет тебе продукты из благодарности, а ты ведешь себя так, словно она твоя должница на веки вечные. И меня выставила в таком свете, будто я без сумки с дефицитами в свой кабинет ее не пущу. Советская медицина помогает людям независимо от достатка и статуса. Мой врачебный долг – как и твой, кстати – не делить пациентов по принципу полезности, а лечить их по принципу равенства.

– Хочешь сказать, если к тебе на прием придет секретарь райкома, ты заставишь его сидеть в общей очереди и назначишь ему такое же лечение, как остальным?

– Конечно. А почему должно быть иначе?

Нина долго и пристально смотрела на меня, а потом покачала головой:

– Не могу понять, ты и в самом деле так думаешь или только прикидываешься.

– Я не только так думаю, но и делаю. Когда я работала в Куйбышевской больнице…

– Да забудь ты свою прежнюю жизнь! Вот твоя авоська по швам лопается, и не потому, что в ней три кило картошки. Ты в среду точно такую же из магазина вынесла?

– Нет, но…

– Значит, дискуссия окончена. Предупреждаю: не оставишь свои ленинградские замашки, я тебе больше помогать не стану. Решай: идешь со мной в универмаг или возвращаешься в общагу, выпрашивать у Клавы казенные простыни?