Таёжный, до востребования

– Подождите!

Я обернулась. Меня нагонял Мартынюк.

– Зоя, вы так быстро ушли, что…

– Зоя Евгеньевна.

– Но когда мы пили шампанское в вашей комнате, то договорились обращаться по имени.

– Это была не моя идея. Не помню, чтобы я ее поддержала.

– Я вам неприятен? У меня совсем нет шансов? Скажите откровенно, чтобы я не питал напрасных надежд.

– Странные вопросы, товарищ Мартынюк. Я не знаю, что вам ответить.

Я двинулась дальше, вынудив его сделать то же самое. Было глупо стоять посреди улицы, где нас могли увидеть сотрудники или пациенты стационара и сделать соответствующие (пусть и неверные) выводы. Я не хотела рисковать репутацией и становиться объектом для сплетен, которые могли достичь ушей главврача или секретаря райкома.

– Почему же они странные?

– Потому что вы не можете питать относительно меня каких‑либо надежд, и я не понимаю, о каких шансах вы говорите, ведь у вас есть невеста. Людмила – так, кажется, ее зовут?

Я шла, глядя перед собой, поэтому не видела лица Мартынюка, но по его голосу поняла, что он раздосадован и задет моей прямолинейностью.

– Людмила – не моя невеста. Мы просто встречаемся.

– И как долго вы просто встречаетесь?

– Полтора года.

– Значит, отношения серьезные, и с вашей стороны непорядочно флиртовать со мной, пользуясь тем, что Людмила в отъезде. Но дело не только в этом. Прежде всего, вы мне не нравитесь. Не провожайте меня, дальше я пойду одна.

– Но я тоже живу в общежитии и направляюсь именно туда.

– Тогда перейдите на другую сторону улицы. Не хочу, чтобы нас видели вместе.

Мартынюк наконец отстал. Начали зажигаться, помаргивая тусклым светом, фонари. Поблизости залаяла собака, ее лай подхватили другие.

Я ускорила шаг.

Внезапно меня охватило предчувствие неотвратимых перемен, которые вновь перевернут мою жизнь с ног на голову. Откуда это предчувствие взялось, я не знала, но оно было таким сильным, словно события, о которых я не подозревала, уже развивались своим чередом, чтобы настигнуть меня в самый неожиданный момент.

 

11

 

С отъездом Нины мои будни стали более тихими и размеренными. Никто не уговаривал меня сходить на танцы, не посвящал в перипетии отношений с женатым мужчиной и не заходил в часы приема в мой кабинет, чтобы обсудить, не смущаясь присутствия пациента, сложный случай из своей практики. Компанию за обедом в стационаре и за вечерним чаепитием в общежитии мне составляли Оля и Нана, поэтому одиночества я не ощущала. Да и невозможно было чувствовать себя одиноко в таких условиях.

Мне не хватало Нининых эмоций, ее язвительных комментариев и жизнерадостности, но все же не настолько, чтобы я грустила из‑за ее отъезда. К Кате, продавщице из продмага, я не обращалась – покупала продукты на общих основаниях. Однажды я зашла в магазин в Катину смену; узнав меня, она кивнула в сторону подсобки, но я покачала головой и встала в очередь.

К счастью, Мартынюк перестал попадаться мне на глаза – насколько позволяли обстоятельства, конечно. Я боялась, что он не оставит попыток завоевать мое расположение, но прошла неделя, другая, и я с облегчением поняла, что моя отповедь в тот вечер, когда я шла с танцев, достигла цели. Денисов тоже меня избегал (из мужской солидарности или из‑за понимания, что его шансы тоже равны нулю, а может, из‑за того и другого).

Почти каждый день я ходила в приемный покой на аварии и травмы. Мартынюк держался со мной с отстраненной вежливостью, я отвечала ему тем же. Сталкиваясь в вестибюле или на лестнице, мы вели себя словно незнакомцы.

Несмотря на то, что мои дни были почти полностью заняты работой, выпадали свободные часы, которые я старалась использовать с максимальной пользой, понимая, что зима, которая в этих краях наступает рано, существенно ограничит перемещения по поселку и окрестностям.

С каждым днем я все лучше узнавала ареал своего обитания, преодолевая пешком большие расстояния, запоминая расположение улиц и зданий, выбираясь в выходной день в лес или на берег реки, открывая красоты таежной природы с ее сочными, яркими, словно сошедшими с полотен импрессионистов красками: изумрудно‑зеленой хвоей, огненно‑рыжими сполохами лиственных деревьев, рубиновыми ягодами спелой костяники, пронзительно‑голубым небом. Даже воздух, казалось, имел окраску: хрустально‑прозрачную, с едва уловимым оттенком аквамарина, как ледяная вода в горном ручье.

Дни стояли на удивление погожие; хотя с середины августа температура заметно снизилась, дождей не было, и я пользовалась этим затишьем перед затяжным ненастьем, ожидавшимся с началом осени. По совету коллег я купила резиновые сапоги и непромокаемый плащ, а маленький складной зонтик убрала в шкаф, чтобы его не сломало первым же порывом сибирского ветра.

На работе я усиленно осваивала непривычный симбиоз должностных функций, состоящий из консультирования стационарных пациентов, амбулаторного приема и выездов на производственные травмы.

Фаина Кузьминична обращалась со мной дружелюбно, с ее фронтовой подругой, сестрой‑хозяйкой Глафирой Петровной, я почти не контактировала, вежливо здороваясь при встречах, а она обычно не удостаивала меня даже кивком. После того как у Ани, пациентки педиатрического отделения, подтвердилась доброкачественная опухоль, коллеги‑врачи признали меня за равную, не без участия Юлии Марковны, публично поблагодарившей меня на очередной летучке за грамотную постановку диагноза. Ее благодарность не была надуманной или преувеличенной. Без моей консультации Юлия Марковна еще нескоро догадалась бы о причине Аниного недомогания. Окажись опухоль злокачественной, драгоценное время было бы упущено.

Я без ложной скромности считала себя неплохим диагностом, а то, что не всегда находила общий язык с больными, объясняла отсутствием опыта «на приеме».

Пациенты амбулатории были по большей части люди малограмотные, занимающиеся самолечением и попадающие к врачу, только когда «совсем припрет», как выразилась, охая от боли и держась за перевязанную шалью поясницу, школьная вахтерша с острой невралгией. При этом пациенты ждали от врача чуда исцеления на первом же визите, потому что на повторный прием приходить им «недосуг», а когда чуда не случалось, открыто выражали свое недовольство; наиболее склочные не ленились писать жалобы на имя главврача. Коллеги меня успокаивали, говорили, что давно к такому привыкли и чтобы я не принимала это на свой счет, но я не могла спокойно относиться к такому положению вещей.

Необходимо было менять систему, заниматься просветительской работой среди населения, рассказывать о пользе ранней диагностики, о том, что болезнь проще предупредить, чем лечить на запущенной стадии.