Таёжный, до востребования
– Говори.
– Мы с Матвеем разводимся.
– Что? – Он недоуменно нахмурился. – То есть как – разводитесь?
– Ну как люди разводятся? Подают заявление, потом являются в назначенное им время и…
– Я не это имел в виду! – Отец яростно взъерошил свою густую шевелюру, вскочил и принялся быстро ходить по комнате, бросая на меня растерянные и сердитые взгляды.
В свои пятьдесят семь он был по‑прежнему красив и выглядел на несколько лет моложе. Высокий, с внушительной фигурой, посеребренными сединой темными волосами и такой же бородкой, всегда аккуратно подстриженной, он походил на Хемингуэя: не хватало только свитера с грубым воротом и трубки во рту. Студентки и аспирантки ходили за ним табунами, что вызывало у сослуживцев отца завистливые насмешки и не всегда приличные комментарии. Изуродованная кисть нисколько его не портила, наоборот – придавала мужественности и напоминала о героическом прошлом, особенно в День Победы, когда он надевал китель со всеми орденами.
Сдержанный и немногословный, отец, тем не менее, был душой компании. Он не переносил недалеких, пошлых, ограниченных людей и не желал иметь с ними ничего общего. Он дружил с поэтами, переводчиками, филологами, журналистами‑международниками… Литература и русский язык были его страстью – страстью сдержанной, как он сам, но не проходящей, с годами становившейся только крепче.
Я знала, что причиню отцу боль, но не ожидала, что он настолько рассердится. Остановившись посреди комнаты, он скрестил руки на груди и, раздувая ноздри, свирепо спросил:
– Это что еще за глупости?
Я растерялась и не сразу нашлась с ответом.
– Ты ведь не всерьез это сказала, признайся? – Отец наклонился и заглянул мне в глаза.
Я отвернулась, не в силах выносить его пытливого взгляда, и пробормотала:
– Мы больше не живем вместе. Уже неделю. Матвей временно перебрался к родителям.
– Не драматизируй. Вы просто поссорились. – Отец придвинул свой стул к моему, сел и успокаивающе положил руку мне на плечо. – Мы с твоей мамой тоже ссорились. Но потом всегда мирились. Вы тоже помиритесь. Вам просто нужно остыть, и…
– Ты ей изменял?
– Что? – Отец не сразу понял суть вопроса и возмутился: – Как ты могла такое подумать? Я никогда даже не… – Он осекся, пораженный догадкой. – Ты хочешь сказать, Матвей…
Я кивнула и стиснула зубы, пытаясь удержать слезы. Я была уверена, что уже все их выплакала; перед тем, как выйти из дома, я выпила столько валерьянки, что за мной должны были увязаться все бродячие коты Ленинграда. Но стоило мне заговорить о предательстве Матвея, как хрупкая защитная стена, возведенная мною в попытке убедить себя, что ничего страшного не произошло, моментально рухнула.
– Ты точно знаешь? Или предполагаешь? Потому что если это только подозрения…
– Он сам сказал.
– Матвей? – изумился отец. – Сам признался?
Я кивнула и все‑таки расплакалась.
Отец протянул мне носовой платок и подождал, пока я высморкаюсь и приведу лицо в порядок. Потом налил воды в стакан и заставил выпить.
– Теперь рассказывай. Только без эмоций. Я совершенно теряюсь, когда женщина плачет.
– У Матвея роман с коллегой. Это не просто интрижка на стороне… Все гораздо серьезней.
– Он хочет уйти к ней?
– Он должен уйти. – Я выдержала паузу в надежде, что отец сам поймет, но он недоуменно смотрел на меня, и я выложила последний козырь: – Она ждет ребенка.
– От Матвея?
– Ну а от кого еще, пап!
– Так, – отец снова принялся расхаживать по комнате, – а она, эта коллега, не замужем?
– Не только не замужем, но еще и дочь замдиректора НИИ радиоаппаратуры.
– Тогда у Матвея действительно нет выхода. Он – кандидат в члены партии, пишет диссертацию и его карьера зависит…
– Ты что, его оправдываешь? – возмущенно перебила я.
– Ни в коей мере. Я просто констатирую, что он должен развестись и жениться на этой девушке. Дело даже не в том, что она – дочь замдиректора. Ребенку следует родиться в полной семье. И раз уж так сложилось, что у вас нет детей…
– Вот именно! – Я задохнулась от нового приступа слез. – Он меня предал! Мы договорились, что я не стану беременеть, пока не определюсь с ординатурой. Он уверял, что и сам не спешит становиться отцом, поддерживал мое стремление стать опытным специалистом. Я верила ему. Я верила ему! – истерически выкрикнула я, позабыв о том, что отец терпеть не может мелодрам.
В другое время он, несомненно, осадил бы меня, заставил взять другой тон, но сейчас просто отошел к окну и повернулся ко мне спиной, ожидая, пока я успокоюсь.
В такие минуты я ненавидела его холодность, граничащую с нравственной жестокостью.
В такие минуты я жалела, что погибла мама, а не он.
Мне, как никогда, нужна была его поддержка. Пусть он ничем не мог помочь фактически – достаточно было теплых слов, объятий, участливого взгляда; но даже на это я рассчитывать не могла. Отец и раньше не был склонен к сантиментам, а после смерти мамы совсем закрылся эмоционально. Мои слезы действовали на него как красная тряпка на быка: вместо того, чтобы посочувствовать, он, наоборот, злился. Я могла сколько угодно на него обижаться, но это ни к чему бы не привело. Проще было не лить слезы по пустякам, однако измена мужа и грядущий развод к пустякам не относились.
– А чего хочет сам Матвей? – неожиданно спросил отец. – Он твердо намерен развестись и жениться на той девушке? Или надеется как‑то исправить ситуацию – конечно, при условии, что ты его простишь?
– Я не собираюсь его прощать и не понимаю, как это можно исправить.
– Зоя, ты врач, и прекрасно понимаешь, что я имею в виду.
Прямолинейность отца меня покоробила, но разговор был такого рода, что не предполагал иносказаний или завуалированности.
– Матвей хочет жениться на этой Гале, – сухо сказала я. – И ребенка он тоже хочет. Действительно хочет, а не потому, что в противном случае получит неприятности на работе или не сможет вступить в партию. Он надеется, что я не стану жаловаться в профком или пытаться как‑то еще ему навредить. Вначале у меня была такая мысль, я очень на него разозлилась, но сейчас… – я покачала головой. – Сейчас я уже ничего не хочу. Только чтобы все поскорее закончилось.
– Значит, ты вот так просто сдашься? Не станешь бороться, не попытаешься его удержать? Неужели ты совсем его не любишь?