Темный двойник Корсакова. Оккультный детектив
Сидящая напротив нее дочь, наоборот, казалась абсолютно спокойной, словно все заботы, тяжким грузом лежащие на плечах родителей, ее миновали. Таня украдкой бросала смущенные взгляды на Дмитрия, который отвечал тем же.
Но больше всего внимание приковывала мать хозяина усадьбы. Казалось, Мария Васильевна сидит с отсутствующим видом, погруженная в собственные мысли, однако Корсаков видел, как старуха бросает по‑змеиному быстрые взгляды на всех участников чаепития. Ее бледность, еще более подчеркнутая строгим черным траурным платьем, лишь усугубляла жутковатую картину.
– Прошу, не позволяйте нашему обществу отрывать вас от чаепития, – нарушил неловкое молчание Теплов. Старшие Маевские не двинулись с места, однако на помощь гостям пришла Татьяна. С детской непосредственностью она звонко плюхнула в чай ложку варенья, а затем протянула руку и переложила себе на блюдце кусочек пирога. Тишина была нарушена, и присутствующие волей‑неволей вынуждены были это признать. Ольга Сергеевна вежливо осведомилась, как прошла поездка. Андрей Константинович извинился за холодный прием, объяснив его внезапностью визита. Дмитрий, со свойственным ему обаянием, включился в разговор, понемногу растапливая атмосферу. Владимир старался ему не мешать, изредка поддакивая, а сам продолжал наблюдать за хозяевами. Ему показалось, что от завязавшегося разговора все почувствовали себя легче.
Все, кроме Марии Васильевны. Старуха с неприятным хлюпом мусолила беззубым ртом моченое яблоко, продолжая мрачно посматривать на соседей по столу. В какой‑то момент их с Корсаковым взгляды пересеклись – и Владимир поневоле поежился. Глаза старухи словно говорили: «Я знаю, ты что‑то задумал, и слежу за тобой».
– Прости, Дмитрий, я тебя прерву. – Чтобы избавиться от пристального взгляда Марии Васильевны, Корсаков обратился к хозяину дома: – Я не мог не заметить, что ваша усадьба стоит уж очень уединенно. Давно вы сюда перебрались?
– Этот дом построил мой прадед, – пояснил Андрей Константинович. – И с тех пор все Маевские живут здесь.
– Без исключения? – показным образом удивился Владимир. – И не страшно вам обитать посреди лесов и болот?
– Нет, – с достоинством ответил Маевский. – Мы люди неприхотливые. Как предок завещал – так и живем. В этом есть своя прелесть, знаете ли. Тут нас не беспокоят все бури и треволнения жизни в городах. Государь сказал отпустить крестьян – мы отпустили. Но для них барин словно отец родной. Куда им идти? Вся жизнь их здесь прошла. Я рос с их детками. Знаю каждого по имени. Так они все и остались…
Владимир задумчиво кивнул. Последний пассаж явно предназначался гостям – Маевский, очевидно, сделал выводы из удивления Теплова порядкам, которые установились в усадьбе. Андрей Константинович не слыхал ни о наделах, ни о выкупных, ни о других обременительных и неприятных для помещиков особенностях реформ Царя‑освободителя. Для него все было просто: сказали отпустить – он и отпустил.
– Но неужели вашим детям не хотелось бы побывать в городе? Или в гостях у соседей? Съездить на бал, в конце концов? – продолжил интересоваться Владимир.
– Мы выезжаем. – Андрей Константинович ответил твердо, но Корсаков видел, что его вопросы начинают доставлять хозяину усадьбы неудобство. – Когда приходит время свататься – мы отправляемся в город на поиск подходящей партии.
– А тут внезапно подходящая партия явилась сама, – понимающе улыбнулся Владимир. – А что же, к вам даже офени‑коробейники[1] не захаживают?
– Нет, – покачал головой Маевский. – А что им у нас делать? Нас‑то найти сложно…
– Да, кстати, поразительные у вас тут вехи перед усадьбой, – сменил тему Корсаков. – Без них можно было бы совсем заплутать. Я про распятие, конечно же.
Чета Маевских переглянулась между собой, не зная, что ответить, но слово впервые за разговор взяла Мария Васильевна, надменно пояснив:
– То наш небесный покровитель, святой Кааф, посрамитель воронов.
– Как‑как? Кааф? – переспросил Корсаков. – Каюсь, Закон Божий не входил в число моих любимых предметов в гимназии, но, право слово, про святого Каафа я слышу впервые.
– Его распяли идолопоклонники во II веке от Рождества Христова, – нравоучительно продолжила старуха. Голос у нее был под стать внешности – скрипучий, неприятный. – Однако же святой Кааф вверил тело и Душу свою Спасителю, а посему даже спустя месяцы оставался на кресте нетленным. Вороны и иные падальщики, возжелавшие пировать его плотью, падали замертво пред его ногами.
– О, какая живописная картина…
Продолжить Владимиру не дали. Дверь в трапезную распахнулась столь стремительно, что все сидевшие за столом невольно повернулись в сторону вошедшего. Им оказался давешний молчаливый лакей, только теперь имевший крайне испуганный вид.
– Беда, Андрей Константинович, – дрожащим голосом заявил он. – Там староста…
Отодвинув его могучим плечом, в комнату вошел дюжий детина. Его рубаха была забрызгана чем‑то красным. За детиной просеменил примечательный старичок: с белой шевелюрой, придававшей его голове сходство с отцветшим одуванчиком, и густой бородой. Из‑под кустистых бровей глядели хитрющие глаза, которые быстро углядели двух незнакомцев за столом.
– Алешка, как это понимать?! – грозно встал из‑за стола Маевский.
– А так, барин, что уговор у нас с вами был, – мрачно ответил не испугавшийся хозяйского гнева детина, судя по всему – деревенский староста. – Да только Кольку, Кузнецова сына, все одно волки подкараулили!
Вокруг стола прокатился вздох. Таня всхлипнула и прикрыла рот рукой. Ольга Сергеевна подняла взгляд на мужа, ожидая его реакции. Страннее всего вела себя Мария Васильевна: она буравила старосту взглядом столь гневным, что Корсаков почти ожидал, что детина начнет дымиться. Владимир не сомневался: больше всего старухе хочется кликнуть слуг и приказать высечь наглеца, осмелившегося поднять голос на хозяев.
Немую сцену, продлившуюся буквально несколько мгновений, оборвал резкий звон. Это Маевский так стукнул кулаком по столешнице, что посуда на столе подпрыгнула.
– Жив? – только и спросил Андрей Константинович.
– Жив еще, но не знаю, сколько протянет, – ответил староста.
– Веди! – скомандовал Маевский. Корсаков и Теплов вскочили следом, но помещик только рявкнул: – Не сметь! – Однако, поняв свою грубость, он уже более спокойным тоном продолжил: – Прошу, господа, останьтесь, не омрачайте себе вечер нашими заботами.
Даже выраженная столь вежливо, это все равно была команда, а не просьба. Уже выходя, Андрей Константинович обернулся к старухе:
– Матушка…
– Ступай, – махнула рукой Мария Васильевна. – Все будет сделано.
[1] Бродячие крестьяне‑торговцы, разносящие мелочные товары от деревни к деревне.
