Толмач

Разговор с нужным человеком продлился минут сорок. Егор, старательно записав все им сказанное, перевел несколько уточняющих вопросов, и вскоре группа бежала обратно. На базу они вернулись уже в полной темноте. Майор, оставив его ночевать в своем расположении, утром заставил парня переодеться в свое и повел в сторону санчасти, где лечился их штатный переводчик. Вдвоем они разложили все сказанное агентом едва не на буквы, и Секач, убедившись, что Егор перевел все правильно, одобрительно проворчал:

– Ну, Змей, лечись не спеша. Толмач тебя подменит спокойно.

В ответ Змей только подмигнул Егору, поощрительно усмехнувшись. За этот выход парня и вправду поощрили, внеся в личное дело все нужные записи и добавив личную благодарность генерала. Сам же Егор мечтал еще раз побывать на таком выходе. И как говорится, бойтесь своих желаний, они могут исполниться. Спустя месяц Секач уже сам нашел парня и, отозвав в сторонку, предложил повторить забег. Как оказалось, осколок, который оставил группу без переводчика, повредил Змею сустав, так что для долгих переходов он пока не годился.

Сразу согласившись, Егор снова отправился экипироваться. А следующим утром на рассвете все те же два пикапа снова выехали в пустыню. Так повторялось еще три раза. На шестой раз, когда Секач позвал его на выход, парень вдруг ощутил какое‑то смутное беспокойство, но не придал ему значения. На этот раз встреча была назначена в каком‑то ауле, на базаре. Почему именно так, Егор не понял, а задавать вопросы не решился. Не ему с его гуманитарным образованием влезать в подобные сложности.

Их разговор с нужным человеком уже подходил к концу, когда над базаром раздался чей‑то дикий крик и раздались выстрелы. Толпа ринулась в разные стороны, и бойцы оказались разделены. Помня, что спасение утопающих дело рук самих утопающих, Егор принялся пробиваться к выходу с базара, чтобы отправиться к точке сбора. Действовал он согласно инструкции. Но, уже почти выбравшись, вдруг увидел двух боевиков, бездумно паливших в толпу, а следом за ними из духана выбрался самый настоящий шахид.

Глядя на его идиотски‑радостную улыбку и безумные, вытаращенные глаза, парень ощутил, как по спине пробегает ледяная волна. Так страшно ему еще никогда не было. А самое паршивое, что тут даже стрелять было бесполезно. Автоматы они оставили в машинах, а для пистолета расстояние было слишком велико. Откуда вообще взялось это чучело и с чего вдруг боевики решили устроить теракт именно на этом крошечном базарчике, Егор не понял. Как не понял и того, почему обкуренного подонка никто не попытался пристрелить.

Ведь по рядам то и дело прохаживались какие‑то бойцы из сил местной обороны, вооруженные автоматическим оружием. И вместо того, чтобы положить подонка прямо в дверях духана, они первыми бросились в разные стороны. Последнее, что успел заметить Егор, это растерянное лицо Секача, мелькнувшее метрах в тридцати от того места, где стоял он сам. Укрыться от боевиков тут было просто негде, поэтому, чтобы не привлекать к себе внимания, парень просто замер, лихорадочно ища выход из положения. Дальше раздался хриплый вопль, за которым последовал взрыв.

 

* * *

 

Вздрогнув, Егор резко проснулся и, тяжело дыша, уселся в постели, пытаясь справиться с собственным организмом. Руки тряслись, а лицо было покрыто крупными каплями пота. Утеревшись одеялом, парень кое‑как отдышался и, привалившись плечом к стене, еле слышно проворчал:

– Твою ж мать, так и заикой стать не долго. Господи, да за что же мне все это? Ведь никогда никому ничего плохого не делал! Жил, как умел, да как получалось. А теперь что?

Этот сон‑воспоминание выбил его из колеи крепко, и если прежде Егор воспринимал окружающую действительность как нечто удивительно реалистичное, происходящее рядом, но его самого касающееся только краем, то теперь он вдруг осознал, что это реально. По‑настоящему. И возврата к прошлому не будет. Совсем. Никогда. И теперь ему придется жить именно в этом времени и в этих реалиях.

Заткнув себе рот углом одеяла, парень глухо завыл, заливаясь слезами. Так страшно ему еще никогда не было. Ужас просто сковал его, лишив разом всех чувств. Остались только страх и дикая тоска. От такого напряжения рана на голове начала болеть и пульсировать, но парень не обращал на боль внимания. Вскоре сознание Егора просто отключилось, словно его организм сам решил закончить эту истерику.

Очнулся он от солнечного света, ударившего по глазам словно кулаком. Чуть поморщившись, Егор открыл глаза и, медленно повернув голову, увидел знакомую табуретку у кровати, на которой стояла уже остывшая тарелка с кашей и куском хлеба. А рядом кружка с жиденьким чаем. Напиток этот и чаем‑то назвать нельзя было, но приносившая еду санитарка упорно именовала его именно так. Впрочем, не в его положении было привередничать.

Усилием воли заставив себя встать, Егор поплелся в туалетную комнату. Нужно было привести себя в порядок. Как бы ни было больно и плохо, запускать себя он просто не имел права. В противном случае очень быстро скатишься на самое дно. Эту истину ему вбил тренер, и парень, осознав, что он прав, всегда старался ее придерживаться. Вернувшись в палату, парень смолотил завтрак, не чувствуя вкуса, и, оставив посуду на табурете, мрачно огляделся.

– Ну, и чем займемся, друг ситный? – тихо поинтересовался он, тяжело вздыхая. – Так, руки почти не трясутся, ноги кое‑как держат, голова немного болит, но в целом жить буду. Значит, надо начинать приводить эту тушку в порядок. Врач рассказывал, что прошлый владелец этого тела ловко с саблей обращался, значит, хоть какие‑то понятия о тренировках у него имелись. Так что начнем потихоньку работать, – закончил он, медленно поднимаясь.

Не спеша, аккуратно размявшись, парень принялся делать приседания, поставив рядом с собой все ту же табуретку. Посуду он переставил на тумбочку. Нужна была хоть какая‑то страховка на всякий пожарный. После десятого приседания сердце колотилось словно бешеное, а тело бросило в пот. К тому же еще и шрам на животе начало тянуть. Но Егор заставил себя продолжать работать. Понимал, что в противном случае болезнь может серьезно затянуться.

Закончив приседать после двадцать пятого раза, он отдышался и, оперевшись руками на табурет, начал делать отжимания. Понятно, что нагрузка тут была слабая, но лиха беда начало. После тридцатого отжимания парень осторожно выпрямился и, переведя дух, с сомнением покосился на кровать. Пресс качать ему было пока рано. Шов на животе еще толком не зажил. Сев на кровать, парень подхватил табурет и принялся удерживать его на вытянутых руках, старательно ведя отсчет. При цифре шестьдесят руки не выдержали, и табуретка с грохотом упала на пол.

Тихо выругавшись, Егор потянулся поднять ее, но в глазах вдруг помутилось и резко навалилась тошнота. Опираясь рукой на спинку кровати, парень поднялся и поковылял к тазу, стоявшему в углу специально для подобных целей. Стоя у стены, он старательно пытался взять это тело под контроль, когда дверь распахнулась, и в палату вошел врач, в сопровождении какого‑то крепкого мужчины. С первого взгляда становилось понятно, что мужик этот не из простых.

Прямой, словно флагшток, отлично одетый, с седыми, словно лунь волосами и такого же цвета роскошными усами, плавно переходившими в ухоженные бакенбарды. Перемещался неизвестный при помощи резной трости, которую держал в руке с небрежностью, которая достигается только годами привычки.

– Что с вами, Егор Матвеевич? – тут же озадачился врач, бросаясь к пациенту.

– Голова сильно закружилась, пока вставал, случаем табурет уронил, – просипел Егор, делая глубокий вздох.

– Рано вы вставать начали, молодой человек, – заворчал доктор, быстро осматривая его. – Сказано же, с такими контузиями шутить не стоит. Так и до эпилепсии какой, прости господи, дошутиться можно.