Устинья. Возвращение
Когда ты о чужих грешках знаешь, это хорошо. Плохо, когда люди о твоих знают или хотя бы догадываются. Но Платоша если о чем и догадается, так промолчит. Выгодна ему Любава, очень выгодна.
И Федя ему нужен. Только вот…
– Федю бы женить надобно, сестрица.
Сестрица Любава ему была, скорее, троюродная, а то и более дальнего родства, но кому это важно? Когда Любавушка и при ней маленький Данилка сиротами горькими остались, кто их в свой дом принял? Правильно, боярин Митрофан.
Не попрекнул ни родством, ни куском, с родными детьми воспитывать приказал. Жена его, конечно, злилась, ну так до поры. Пока на Любаву царь‑батюшка Иоанн Михайлович внимание свое не обратил, жениться не пожелал. Тогда‑то тетка горлицей запела, соловушкой разлилась. А с Платошей Любава и до того дружна была. Умен был боярин Митрофан, и сын его не глупее батюшки. Оба они Любаву оценили по достоинству, поддержали, да и не прогадали.
– Надобно. Да только вот на ком? Сам все знаешь о племянничке. Люблю я сына, а только и недостатки есть у него. Есть…
Платон кивнул:
– Нужна девушка скромная, из старого рода, но не слишком богатого, чтобы добрая слава о нем шла. Чтобы мужу не прекословила, ну и плодовитая, конечно.
– И где ж такую найти? Сам знаешь, боярышень я Феденьке показывала не одну и не двух – никто ему не люб, никто не глянулся.
– Знаю… искать будем!
– Ищи, Платоша. Сам знаешь, у Бориса сыночки нет, не ро́дит его стерва пустобрюхая. Случись что – Феде на трон садиться, а когда так, лучше ему женатому быть. И с дитем, а то и с двумя.
– Знаю. Только вот…
Мужчина и женщина переглянулись со значением.
Есть слова, которые лучше не произносить. Даже между своими.
А как сказать, что тянет наследника не к приличным боярышням, которых и в жены взять можно и от которых детей хорошо бы дождаться, а к таким, прости господи, что плюнуть хочется?!
Лембергские, франконские да и прочие иноземные девки бесстыжие, полуголые, продажные развратницы… и не все девки уходят от него целые. Не все – на своих ногах. Потому как вкусы у царевича очень и очень своеобразные.
Истерман смеется, мол, нормально все для парня, перебесится – успокоится, но сколько ж ему беситься‑то? Десять лет?
Двадцать?
Ему жена сейчас нужна и наследник тоже. Только вот… сможет ли Федя?
Нет ответа. А время все уходит и уходит, его уже почти и нет…
Но как сказать царице, что тянет ее сына куда‑то в грязь? Как намекнуть?
Лучше о таком и не говорить, целее будешь. Платон и не говорил. Просто думал, что девку надо искать безропотную. Чтобы, если и поймет чего, молчала. И опять молчала.
Тоже целее будет.
Женить, как можно скорее женить Фёдора. Может, и правда остепенится? Хотя верилось в это… да вообще не верилось! Но помечтать‑то можно!
Так и сидели двое, так и мечтали.
Вдовая царица – о власти, о том, как на нее будут смотреть – со страхом, с уважением, как давно уж не смотрели, со дня смерти мужа. Сейчас так на царскую женку смотрят – опасна, гадина! А ей, Любаве, крохи былого почета и уважения. А она не такого заслуживает, не к такому привыкла!
Ее родственник – о власти. Ну и так, по мелочи. О деньгах, поместье, холопах, драгоценностях… у каждого свое счастье. Только вот платить за их счастье должен был кто‑то другой. И согласия Раенские спрашивать не собирались.
Власть же!
Власть!
Счастье…
* * *
Рудольфус Истерман сидел у постели Фёдора. И когда тот открыл глаза, схватил его руку, прижал к сердцу.
– Друг мой! О, я счастлив!
– Руди…
– Никогда, более никогда я не стану так рисковать! Мое сердце едва не разорвалось сегодня от горя!
– Руди, что это было?
– Это какой‑то ворь… тать по‑вашему. Они напасть, тебя ранили. – Руди заговорил с отчетливым акцентом, хотя обычно его росский был безупречен. Но когда Истерман волновался, срывался на привычный говор и забывал слова. – Неопасно. Мы перенесть тебя сюда есть.
Фёдор медленно прикрыл веки. Прислушался к себе.
Ничего не болело. Наоборот, было спокойно и уютно.
– Руди, кто она?
Врать Истерман не стал. Если бы царевич не вспомнил ничего – дело другое. А Фёдор вспомнил.
Поймите правильно, Руди не считал ложь таким уж плохим занятием. Не сказал? Значит, и не надо. Не всякое слово наружу вырваться должно. Не о каждом деле говорить следует.
Но врать, когда собеседник точно знает, что ты ему врешь?
Это неправильно. Совершенно неправильно. И пользы не будет, и доверия лишишься…
– Я не знаю, друг мой. Она словно появилась из ниоткуда, подошла к тебе и лечила твою рану. А потом убежала, как лань.
– Может, она живет рядом?
– Может быть.
– Руди, я хочу ее найти.
Рудольфус подумал, что Фёдор мыслит здраво.
Найти?
Почему бы и нет. Человека с такими способностями лучше держать при себе, мало ли – еще тебя ранят? А тут и помощь подоспела.
Но следующие слова заставили его призадуматься.
– Она такая… красивая!
Красивая?
