Устинья. Возвращение

Бедный Сёмушка, невинный мальчик, что уж там греха таить. Не было у нас с ним ничего и никогда. И на суде он о том кричал, и я поведала. А что толку? Кто бы нам поверил?

В монастырь он заходил?

Заходил, бывало. Как же ему проверять, здесь я или сбежала?

Со мной наедине оставался? Оставался. Минут на пять, может, на десять. Хватит ли этого для измены?

Не знаю. Может, и хватит. Только вот не было у нас с ним ничего, а умирал мальчик долго. Императорский приговор оказался суровым. Распятие на кресте.

Сёмушка умирал, а меня привезли, напротив посадили и смотреть заставили. Если глаза закрывала, его начинали плетьми бить… лучше б меня.

И за что…

Просто за пару теплых слов, за улыбку, да на ярмарке торговцы теплее улыбаются, когда покупателей заманивают!

Три дня назад – суд. Два дня назад – его казнь. Завтра моя. Быстрое нонеча в Россе правосудие. А главное – слепое и глухое.

Кричи, не кричи…

– Не шуми.

Я дернулась, словно меня плетью ожгло.

– Что?! А…

Из‑за поворота ко мне медленно приблизился огонек. Поднялась плошка с угольками, освещая лицо, которое я и на этом свете видеть не хотела, и на том… ежели в ад попаду, мне парсуну этого человека напротив котла повесят. Тогда и варить не надо будет…

– Ты?!

– Я, Устиньюшка. Я, душенька. Тепло ли тебе, сокровище? Радостно ли?

Зеленые глаза напротив. Ведьминские омуты, не иначе. По этим глазам не одна сенная девка слезами уливалась, а я… я этого человека всей душой ненавидела.

– Ты почто пришел, Михайла? Позлорадствовать? Ну так смотри, радуйся. Сколько осталось до рассвета? Часа тебе хватит?

Откуда и слова взялись? Едкие, острые…

Под зелеными глазами – черные круги. Словно его завтра сожгут, не меня.

– Жизни не хватило бы.

– Моей так и не хватит. Почто невинную душу загубил? Знаешь ведь, невиновен был Сёмушка.

– Невиновен? – В зеленых глазах мелькает страшное, темное, словно рыба‑акула плавник из‑под водной глади высунула. – Я бы его еще сто раз убил! За то, что виделся с тобой каждый день, разговаривал, до руки твоей касался… думал – забылось, перегорело, ан нет! Сто раз бы его убил! Двести!!!

Отшатываюсь от решетки, подношу руку к губам:

– За… это?!

Ответом мне кривая улыбка на полных губах.

– Государь наш, Фёдор Иванович, жениться желает. На принцессе Лембергской. А там условие поставили, они‑де не дикари какие. Даже коли старая жена в монастыре, все одно жена она. Не свободен государь наш.

– А как же та девка, которую он после меня в палаты привел?

– Девка и есть. Случай такой вышел, яблочком она подавилась.

А яблочко то из сказки про мертвую царевну было. Не иначе.

– Тоже ты?

– А хоть бы и я, Устиньюшка. Не заслуживала она ничего иного. Думаешь, не знаю, кто порчу наводил?

Я только головой качнула:

– Что сыночка я скинула – судьба такая. Да только ты первый рад был, что в монастыре я. Али не так, Михайла?

– Так. – Слово камнем падает в темноту, теряется где‑то у носков расшитых золотой нитью щегольских сапог. – Так, Устиньюшка. Если не мне, то и никому! Не мог я выносить… Федька, дурак малахольный, сокровище в грязь кидал, тебя не видел, на ложе после дешевой девки таскал. А ты все одно ему верна была. Почему? Почему, Устиньюшка?! Я бы всю Россу к твоим ногам кинул, на руках носил, тени упасть не дал… ПОЧЕМУ?!

И столько боли в последнем слове…

Кто‑то другой растрогался бы. А я – нет. Я глаза Сёмушки помню. И как мальчик за глотком воздуха тянулся. И… он ведь меня не винил, он передо мной винился. Знал, что и мне кары не избежать, с креста о прощении просил…

Что ж.

И я бью. Наотмашь.

– Потому что я ни его не любила, ни тебя. Тошно мне от вас обоих, гадко на душе. Завтра умирать буду с радостью – избавление с огнем придет!

Зеленые глаза вспыхивают болотными огнями.

– Ни меня, ни его… а кого, Устинья?! КОГО?!

Пожимаю плечами:

– Он уже ушел. И я завтра к нему пойду. Если Господь милостив, хоть увидеть его дозволит. Хоть раз бы еще…

Хоть из ада!

В любом котле счастлива буду, зная, что ОН – в раю. Лишь бы… каждую ночь снится, каждую… и подушка мокрая.

Лицо Михайлы искажается такой гримасой, что я даже отшатываюсь.

– ТЫ!!!

Кажется, я спустила дьявола с цепи. Но мне не страшно. Я смотрю ему прямо в глаза и улыбаюсь.

– Я. И что? Сам меня убьешь? Сделай милость!

Михайла более‑менее берет себя в руки и ухмыляется.

– Сам? Нет… но на костер ты завтра так просто не уйдешь.

– Неужели? Пытать будете?

– Нет.

Глухо падает на пол замок. Распахивается дверь, и Михайла шагает внутрь камеры. Я и забыла, что он меня на голову выше, забыла, что сильнее…

– Иди ко мне, Устиньюшка. Не упрямься. Может, и уйдешь ты завтра к другому, но с моими поцелуями на губах гореть будешь!

– НЕТ!!!

– Обо мне думать будешь… всю душу мне вымотала, ведьма рыжая… ненавижу, люблю…

Я отбиваюсь что есть сил, но справиться с ним не могу.

Мужчина намного сильнее, а сейчас еще и охвачен каким‑то неистовством… хоть бы одежда другая, а то одна рубаха, под которой ничего нет.