Устинья. Возвращение
Устя сообразила, что до сих пор Дарёну поддерживает одной рукой за грудь, второй за спину, сердцу биться помогает, и головой покачала. Руку одну убрала, второй няню за запястье перехватила. Веточка нагревалась, аж ладонь жгло!
– Нет! С ней пойду!
– Вот и хорошо, вот и идите. А мы покуда тут закончим, – пропел Фёдор. Жажда крови возвращалась на свое место, вытесняя слова Устиньи. – А ну, скидывай одежду, грязь подзаборная!
Устинья бросила в сторону Михайлы только один взгляд. Больше себе и движения ресниц не позволила.
Да, это был он.
Те же светлые кудри, те же зеленые глаза, смазливое лицо… все сенные девки по этим глазам вздыхали, слезы лили, да и боярышни некоторые, не без того.
Девок Михайла портил без счета. Вроде как и ублюдков у него штук двадцать бегало. А с боярышнями всегда был приветлив, любезен… правда, как припомнила сейчас Устя, девок он предпочитал рыжих.
Гадина!
Да пусть тебя хоть тут с грязью смешают! Не пожалею!
И отвернулась, не замечая, каким светом полыхнули зеленые глаза ей вслед. И тут же погасли, потому что Михайла покорно встал на колени и принялся разоблачаться.
До голого тела. Бросая ветхую одежонку прямо себе под ноги. А что?
Бросишь в сторону, так тут же упрут, что он – людей не знает? Сам такой!
– Смотри, боярин! Нет на мне вины! В том и крест поцелую, хошь казни меня, а только нет у меня твоего кошеля.
Фёдор сдвинул брови.
И казнил бы. Да так жалко и гнусно выглядел голый и оборванный юноша немногим младше самого Фёдора, что даже казнить его неохота было.
Настроение качнулось в другую сторону. От гнева – к жалости.
– Филька… кто там? Сенька? Найди ему место, возьму к себе, пусть с поручениями бегает. Раз уж оболгал его, безвинного…
– Боярин! Благодарю!!!
Михайла подскочил и принялся обильно обцеловывать руку Фёдора. Со слезами и соплями, захлебываясь и причитая, что так благодарен доброму боярину, так благодарен… сам бы он небось и осень бы не прожил, потому как сирота горький, его и ветер обидит, и всякая ворона клюнет…
Фёдор слушал самодовольно.
До смерти слушать будет.
Любим мы тех, кому помогли. А если они еще и благодарны за помощь, и не устают о том напоминать… как тут не любить?
А все же…
– Надобно посмотреть, что там с барышней и ее нянюшкой. Да помочь чем. Хорошая девушка.
* * *
Устя шла рядом с носилками.
Держала руку нянюшки Дарёны, вспоминала.
В тот раз было все иначе. Самовольно она сбежала на ярмарку, через забор перелезла. Повезло дурочке, никто обидеть не успел. Сегодня‑то они с утречка пришли, а тот раз она после завтрака удрала, вот и задержалась.
Прийти на ярмарку не успела – ввязалась в беду.
Налетел на нее Михайла, сунул за пазуху кошелек – и шепнул спрятать. А она так ошалела, что только стояла, глазами хлопала. Чисто корова бессмысленная, которую на скотобойню ведут.
А за Михайлой уже и Фёдор поспешал.
Это тогда она не знала, что произошло, а сейчас‑то… За столько лет грех было не дознаться. Михайла на ярмарке Фёдора увидел да кошелек у него и украл. А кто‑то из холопов заметил.
Погнались за вором, клич кликнули… понял шпынь, что не уйдет, а тут Устя. И видно, что боярышня.
Это сейчас она одета как девка‑холопка, а тогда и сарафан на ней дорогой был, и душегрея, и серьги золотые в ушах, и лента с золотом в косе… дура же!
И кошелек спрятала.
И Михайла тот раз так же раздевался… только тогда кошелька у него не нашли. А в этот раз – вдруг да повезет? Вдруг да не вывернется?
Жаль только, она его казни не увидит, но за такое…
Она Фёдору даже простит что‑нибудь. Такое… незначительное.
Аксинья догнала, тронула сестру за руку.
– Устя… с няней все в порядке будет?
– Да.
Это Устинья точно знала. Будет.
– Устя… а кто это был?
– Не знаю, Асенька. Спросим сейчас. Скажи, дяденька, а как боярина зовут, который помог нам? Хочу за него свечку в храме поставить да помолиться о здравии!
Филька хмыкнул:
– Неуж не узнали, барышни?
– Откуда бы? – изобразила святую невинность Устинья.
– Царевич то! Фёдор Иоаннович!
* * *
Михайла оглядывался по сторонам.
Незаметно, по‑тихому. Как на ярмарке привык… нечистый его под руку толкнул мошну срезать у дурачка. А видно ж его, такого!
Пришел павлин щипаный, хвост распустил, шапка у него с малиновым верхом, собольей опушкой, сапоги такие – тятенька небось хозяйство продаст, так и то купить не хватит. Разве что один сапог!
Михайла уж навидался!
Он и сам не из простых свиней свинья, как‑никак Ижорский. Только род‑от у них многочисленный, одна фамилия и есть у Михайлы. А денег нет, не дадут. Они ветка младшая, побочная, его отец и сам третий сын, и дед – четвертый, вот нынешнему боярину Ижорскому и получаются седьмая родня на кривом киселе. Сходить к нему да попросить?
Ага, лучше и не вязаться.
