Устинья. Выбор
– Вот и ты на нее посмотри пристально. Нет ли там колдовства какого худого? Чем она царевича взяла таким? Видывал я ту Устинью, рыжа да тоща, чего в ней лакомого?
Михайла едва удержаться успел, чуть на боярина как на дурака не воззрился.
Рыжая? Тощая?
Да в уме ли ты, боярин?! Али не чувствуешь, какой свет от нее, какое тепло? А все ж не удержал лица, что‑то боярин понял.
– Тебе она тоже нравится, что ль? Да что в ней такого‑то?
– Нравится. – Михайла решил, что лучше не врать. – Теплая она. Ясная вся, хорошо рядом с ней. Няньку она свою выхаживала… добрая.
– Теплая, добрая… тьфу!
Промолчал Михайла.
Оно и понятно, боярину такие бабы, как царица Любава, – выгоднее, привычнее. Они во власть прорываются, зубами прогрызаются. А Устинье власть не предложишь, нутряным чутьем Михайла понимал – не надобна ей та власть! И дважды, и трижды не надобна!
Ей бы рядом с любимым жить, греть его, заботиться, вот и будет счастье. Михайла на этом месте только себя и видел. Вот нужна ему именно такая, домашняя, тихая, ласковая…
– Ладно. Вот, возьми… задаток.
Михайла тяжелый кошель принял, а внутрь не посмотрел, на боярина уставился:
– Без дела деньги не возьму, боярин.
– Дело простое будет, при Фёдоре и впредь рядом будь. Вот и сладится.
– За то мне и денег не надобно.
– Надобно. Не просто так даю, мало ли, что купить, кому платок подарить – понял? Для дела тебе серебро дано, не на девок тратить.
Теперь Михайла кивнул:
– Когда так – то согласен я, боярин.
Раенский фыркнул, но не сердито. Так, скорее… уговаривать тут еще всякого. Вот не хватало! И отпустил Михайлу.
Тот и пошел, задумался.
Не верил он в доброту боярскую, нет там и тени доброты. А вот жажда власти есть, ненасытная. И денег, и побольше, побольше… это Михайла в людях легко опознавал, сам такой.
А что боярину надобно?
А и посмотрим. Хитер боярин, да и мы не из лыка сплетены. Авось и его переиграем. А нет… тогда – отпоем!
* * *
Царица Марина пальцами ленты перебрала, поморщилась.
Да, вот эта, алая, в волосах ее смотреться хорошо будет. Нового ей аманта[1] искать надобно.
Илья был, да весь вышел. Жаль, конечно, а только… не будет от него пользы.
Аркан он ее сбросил, новый скоро не накинуть, да и вдругорядь его сбросить легче будет. Проще. Ежели один раз помогли, то и второй углядят да помогут. И нашлась же дрянь такая… Кто только и помог ему?
Нет, не надобно ей сейчас наново воду мутить. Обождать потребуется, так она лучше подождет, сколь надобно, пока не разберется во всем, пока о врагах своих не узнает. Да‑да, врагах, ведьме любой, кто чары ее порвать может, враг лютый.
Хорошо бы Илью до донышка выпить, а только рисковать не хочется. Заподозрит чего… даже когда не сам заподозрит, а те, кто ему помог, добром это не закончится. Нет‑нет, как говорили латы древние, Caesaris uxorestsuprasuspicio, или «Жена Цезаря вне подозрений». Даже странно, что вымерли, вроде ж и не дураками были?
А и ладно! Иногда и потери случаются, с ними просто смириться надобно. Давненько не бывало такого, но и у купцов есть прибыток, а есть и убыль.
Хотя и обидно было государыне!
Слухи по столице ползут, змейками заплетаются, до палат царских доносятся… Оказывается, Илья ей в любви клялся, а сам какую‑то девку по сеновалу валял, дитя ей сделал! Это что ж? Она у него не одна была?
Обидно сие!
Неприятно даже как‑то… ей что – изменяли?
Нет, Илюшенька, и не надейся, что вновь я тебя к телу своему белому допущу! Девку свою валяй, дочку нянчи, а ко мне ты впредь и на три шага не подойдешь, так‑то!
Кого б себе приглядеть?
Подумала царица, потянула из шкатулки ленту зеленую.
Зеленую – матовую, как глаза бедовые, зеленые. Видела она такого парня в свите Фёдоровой. А почему б и не его? Стати у него хорошие, глаза шальные, хитрые, сразу видно – из умеющих. Вот и побалуются. И один он, ни родни у него в столице, ни друзей, когда и помрет, никто горевать да розыск вести не будет. Тоже хорошо…
Приказать позвать?
Пожалуй что… только не сейчас, а вот к завтрему, как соберет государь Думу боярскую… там и с новой мышкой поиграть можно. Али к послезавтрему приказать приготовить все?
Стекла сквозь пальцы в шкатулку лента зеленая, из нее вслед за мыслями другая потянулась.
Надобно сегодня Бориса расспросить, нравится ему, когда супруга в дела его входит, а что у нее свой интерес, и не догадывается мужчина.
И царица ловким движением в черные локоны алую ленту вплела, как кровью перевила.
Не любила она, когда ее волосы трогали. И причесывалась сама, и косы сама плела – куда ей спешить? Времени много, царица она…
А должна стать матерью царя будущего.
Пора готовиться.
Ох, пора…
Нужен ей будет зеленоглазый, а то и не один он. Сколько сил еще ритуал потребует? Не надорваться бы! Ничего, мужчин во дворце много, приглядит еще себе пару‑тройку овечек на заклание, чай, не убудет с Россы, она большая.
* * *
Велигнев у рощи стоял, на свет смотрел.
– Пора домой тебе, Агафьюшка. Пора уж, не то в дороге застрянешь.
[1] Амант – l’amant, фр. любовник, возлюбленный.
