Устинья. Выбор
– И я так думаю, Гневушка. Пора мне к внучке, истомилось сердце, неладное чувствую…
– Впереди ее неладное, после Святок начнется, после поста. Сама знаешь, слухи везде летают.
– Знаю. Отбор для царевича…
– Выбрал он уже. При тебе еще выбрал. Остальное – так, зубчики на листиках.
– А зубчики те и укусить могут больно.
– Внучка у тебя не из лыка сплетена, да и сила в ней проснулась. Добряна говорит, немалая…
– Добряна та… когда б она чему девочку научила!
– Ты научила.
– Мало!
– Вот и доучишь постепенно. Сейчас, когда знает она о силе своей, проще будет и ей, и тебе. Огонь в клетке не удержишь, вырвется, руки опалит, а то и вовсе сожжет. Слушай о другом. То, что Добряне ты передашь, то, что внучке скажешь. Важно это. Очень важно.
– Ты уж месяц хвостом виляешь. Давно б сказал.
– Сказал, когда уверился. Добряне скажи, что неладно в столице. Пусть рощу защищать готовится, сама укрываться, случись что. Ваша сила – не клинок, она – щит. Сама знаешь. Я к ней человека направлю, с дружиной малой, да достанет ли их сил? Не ведаю… А еще скажи, что магистр Родаль вторжение готовит.
– Войско собирает?
– Нет, Агафья, подлее все, грязнее, безжалостнее. Не готовится он воевать, готовится острым стилетом пройти да в сердце ударить. Пара тысяч орденцев у него есть, а более ему и не надобно. Когда сорвется план его, ему и ста тысяч недостанет, все в Россе останутся. Всех захороним. А коли удастся подлость его, пары тысяч человек хватит ему, чтобы к столице пройти, это четыре, ну пять галер. Поднимется по государыне Ладоге, да и высадит своих. Того ему хватит, чтобы столицу удержать да по рощам священным ударить, а народ, может, и не поймет ничего, вначале‑то.
– Как – не поймет?!
– Агафья, что ты, ровно вчера родилась? Какое тому народу до царя дело? До Бога высоко, до царя далеко, а вот урожай репы и окот у овец – оно и ближе, и понятнее.
– И то верно, Гневушка. Когда все они быстро сделают, и не заметит никто. Могу я про то Устинье рассказать?
– Расскажи обязательно. Неглупа у тебя внучка и стараться будет, а вдруг заметит что да предупредит кого надобно? Иногда и секунда во спасение идет.
– А еще что внучке рассказать?
– Добряне в палаты царские хода нет. А там измена затаилась. Обо всех только Магистр знает, я о тех, о ком прознал, скажу. Колдун там сильный есть – темный, страшный. О нем точно поведали. Давно уж он там, больше двадцати лет.
– И до сих пор скрывается?
– Сумел как‑то. Ведьма там есть. Кто – не знаю, то ли при царице, то ли сама царица. Говорят, еще есть нечисть какая, но то мне уж точно неведомо. Знаю только, что не одно исчадье скорпионовое в палатах царских обретается. Борис‑то неплох, а вот отец его слаб был. Телом слаб, духом слаб… вот и напустил в страну всякой нечисти иноземной.
– Не все они плохи там.
– Да обычные‑то люди в любой земле ровно как и мы. Им бы спокойно жить, детей ро2стить, жизни радоваться, того и довольно будет. А вот правителям их мало все, да и впредь мало будет, пока Росса стоит. Богатые мы, страна у нас большая, леса великие, горы могучие. А на их Лемберг с Франконией поглядишь, так и не поймешь вдруг – то ли страна, то ли кто клопа о ту карту придавил. Крохотные они, а правителю‑то завсегда побольше кусок в свой рот хочется. Вот и лезут к нам, и лезть будут, военной силой не взяли, так хитростью да подлостью зайти решили. С разбором пускать всю ту нечисть надобно было, с опаской и остережкой, да патриарх тот, Иоанн, будь он неладен, фанатик неудельный, к нам век бы не прислушался. Орал, что мы с любой нечистью заедино… ты и сама небось помнишь. И Макарий вслед за ним, дурак бессмысленный, нашел с кем бороться!
– Как не помнить. И рада бы забыть, да не получится.
– Мы б подсылов иноземных выловили, а вот он… сама понимаешь, молитвой их не одолеть, тут искренним надо быть, до последней жилочки, верой гореть. Он‑то горел, да сам он на каждой пристани не встанет, каждого приезжего из той иноземии не встретит. А ежели какой поп чего и пробормотал…
– Наша‑то сила всяко действует. А крест да молитва – только у верующих.
– То‑то и оно. Внучке своей передай, пусть в палатах царских осторожна будет, глотка лишнего не выпьет, яблока не съест. Не отравят, так испортят.
– Хорошо, Гневушка. Но Устя и сама осторожная. Я ведь и не догадывалась, что сила у нее проснулась, молчала она до последнего и дальше молчать будет. Ежели и откроется кому, только по надобности великой, когда выхода другого не останется.
– А саму силу ее ты почуяла?
Агафья только руками развела:
– Не знаю, как такое быть могло. Чтобы через смерть она прошла, а жива осталась. Молилась я Матушке, а только молчит Богиня. Не наше то дело. Не надо в это лезть.
– Вот и я… спрашивал, а ответа нет. Ровно о пустом месте спрашиваю!
– Гневушка?
– Ровно внучка твоя и во власти Живы – и вне ее. Не знаю, как может так быть. Жизнь горит, а чужая смерть глаза застит.
– Не опасно то для нее, Гневушка?
– Сама знаешь – опасно. И меч опасен, когда с ним обращаться не умеешь. Только вот не знаю я, что спрашивать, не знаю и чем помочь ей. Передай от меня.
Качнулся в крепкой ладони серебряный коловрат, посолонь загнутый. Восемь лучей огнем блеснули.
– Когда нужда придет – разберется.
– Хорошо, Гневушка.
– Да скажи – огонь себе дорогу даже в горе проложит, наружу выйдет, любое болото одолеет. Ей то не повредит, она и так – огонь[1].
– Точно – не навредит?
– Ей – никогда. А для кого дано мне – не знаю, то ли для внучки твоей, то ли для другого кого – ей дано, ей и разбираться надобно.
– Ох, Гневушка. Страшно мне, боязно. Черное надвигается, жуткое, чую, кровь будет великая, литься будет так, что поля покраснеют.
[1] По одной из трактовок, коловрат, загнутый посолонь, могли носить и мужчины, и женщины, он даровал здоровье, жизненную энергию, защиту от зла. Восемь лучей давали хозяину всю мощь Солнечного огня. Это ОЧЕНЬ кратко.
