Устинья. Выбор

Одному!

Без свиты, без людей лишних, без венца царского!

Риск?

А ежели себе такое не позволять, так и с ума сойдешь, пожалуй. Сколько можно‑то? На троне сидеть, на бояр глядеть, указы умные читать‑писать, о государстве думать… сил уже нет! И сил, и терпения… свободы хочется! Хоть глоток! Хоть щепоточку!

Царь? Обязан?!

А что – не человек он, что ли?

Никому‑то дома сидеть не хотелось в святочную неделю.

 

* * *

 

Гулянья!

Как же это весело, как радостно!

У Фёдора и то складки на лбу разгладились. Кругом шум, гам, смех, суета веселая. Налево посмотришь – с горки катаются.

Направо – карусель веселая.

Прямо – ряды торговые, люди смеются, народ заманивают, кто сбитнем, кто калачом, кто петушком на палочке.

В сторонку отойдешь – там костры горят, вдруг кто замерз, погреться захочет? А вот и скоморохи, ходят, кукол своих показывают, с медведем ученым пляшут… тот квелый, скучный, а все ж старается…

Впрочем, Фёдора мало то интересовало. А вот Устинья…

Долго искать не пришлось, на горке оказались все Заболоцкие.

И старшие, и младшие. Старшие, правда, быстро накатались, да и погулять отправились. Боярыня аж цвела, мужа под руку держала, улыбалась.

Хорошо!

Давно он ее вниманием не баловал! Все дела домашние да заботы хозяйственные, а что она – не женщина? Ей ведь не так много надобно, слово ласковое да улыбку добрую. Боярыня и дочек из внимания выпустила.

А ими Илья занимался.

Садились они все на саночки – Марья, за ней Илья, потом Аксинья и Устинья – и летели с горы под визг веселый. Марья от души веселилась. Уж и не думала она, что так‑то у нее будет!

В очередной раз перевернулись саночки, молодежь в снег полетела, захохотала, Илья невесту перехватил, в щеку поцеловал.

– Всегда тебя любить буду, Илюшенька.

Гадом надо быть последним, чтобы на такое не ответить.

– И я тебя, Марьюшка. И деток наших будущих, и доченьку.

Устя только хихикнула, глядя на братца с невестой.

Ишь ты… целуются они! Прямо в снегу. Аксинью, которая что‑то плохое сказать хотела, она ногой пнула в валеночке, не больно попала, но увесисто. И то сказать, нашла сестренка время, чтобы жало свое выпустить! Думать надо и язык прикусывать! А то оторвут!

– Помолчи!

Сестра зашипела, что та гадюка, но Устя ей кулак показала.

– За косу оттаскаю! Не смей им радость портить! Пошли, я тебе сбитня куплю!

Аксинья и не спросила, откуда деньги у сестры. За ней пошла. А потом…

– Ой…

Фёдора она б и не увидела, и не заметила. Чего в нем для Аксиньи интересного? А вот Михайлу…

Устя обоих заметила.

Куда б удрать? Поздно, увы. Вот они, стоят, не подвинешь! Устя низко кланяться не стала – видно же, царевич сюда гулять пришел, – а голову склонила, улыбнулась лукаво.

– Фёдор Иванович, рада встрече.

Царевич так и расцвел. Михайла, правда, скривился чуток, ровно лимон укусил, но на него уже Аксинья смотрела. Не бросать же, не сводить свои труды на нет?

– Как снежок? Мы покататься хотели!

– Хороший снежок. Мы сейчас с сестрицей чего горяченького выпьем, да и покатаемся! – Устя улыбалась весело. А ей и правда хорошо было. Даже Фёдор настроения не портил… Пусть его! Пусть у него хоть такая радость будет! Другой‑то она ему давать не собирается.

– А сопроводить вас можно, боярышни? Чтобы не обидел никто?

Михайла на Устю откровенно любовался.

Ох, хороша!

В тулупчике теплом, в шапочке беленькой, заячьей, в платке цветастом. Улыбается, разрумянилась, веселая, счастливая… Сестра ей и в подметки не годится. И понимает это, едва от злости не шипит. Хотя встала б рядом и улыбалась – куда как симпатичнее показалась бы!

Фёдор тем временем Устинье руку предложил, на санки кивнул.

Устинья кивнула, да и пошла. Время сейчас такое… пусть его. Откажешь – скандал точно будет, настроение у всех испортится. А так и родители не возразят – Устя ни на секунду не забывала про отцовские мечтания, ни Илья, ни Аксинья…

Ох, морочит ей голову этот гад зеленоглазый!

Устя Михайлу с радостью бы под лед спустила, да вот беда – нельзя покамест. А хочется, никакого зла на негодяя не хватает! Но пока о том разве что помечтать можно, недолго.

И были санки.

Раз за разом скатывались они с высокой горки. Фёдор впереди сидел, санями правил, Устя сзади к нему прижималась, пару раз в снег они валились вместе, хохотали до слез. Странно даже.

Не был Фёдор таким никогда.

Или то сила ее действует? Устинья про то не знала. Точно сказать не могла.

Михайла тоже не терялся, Аксинью развлекал. Истерман (где ж без тебя, заразы?!) боярина перехватил с боярыней, говорил о чем‑то… Алексей Заболоцкий доволен был.

Устя на Фёдора с тревогой поглядывала. Чем дальше, тем наглее вел он себя: то прижмет ненароком, сажая в сани, то повернет их так, что скатятся они в снег, и он на ней лежит… и дыхание у него становится тяжелое, неровное, и глаза выкатываются…

Наконец Усте прискучило раз за разом вырываться, она косой мотнула, в сторону отошла.

– Хватит! Накаталась!