Устинья. Выбор
Сейчас пойдет, с подругами погуляет, про Устинью Заболоцкую сплетни послушает, потом подумает еще…
Власть она не меньше отца любила, да и замуж хотелось ей не абы за кого, а за достойного красоты ее да ума. За царя б, да женат он! Ну… тогда хоть за царевича!
И кто‑то на дороге ее встал?
Какая‑то Заболоцкая?
В клочья ее Анфиса порвет за счастье свое и клочья кровавые по закоулочкам размечет.
Не видела она царевича ни разу? И он ее?
А это уж вовсе мелочи неинтересные!
Устинья, говорите? Заболоцкая?
Говорите, говорите. А я послушаю.
* * *
– Что это было? Объяснить сможешь?
– Смогу. – Устинья морщилась, снегом руку терла. Рука так выглядела, что Борис ее словам готов был сразу поверить, доказательств не требуя. Пальцы белые, ровно обмороженные, на ладони красный след остался, под ногтями кровь запеклась. И больно ей, вот, морщится, а терпит.
А кровь со снега сама собрала, на платок, завернула кое‑как, в карман сунула, не заботясь, что одежду попортит.
– Потом уничтожу. Аркан это был, государь. Неладное что‑то в палатах твоих творится.
– Борей зови, как и звала, чего уж теперь‑то, – махнул рукой Борис. – Какой аркан? Откуда?
– Аркан – колдовство черное, для управления человеком созданное. – Устя и не думала таить. – По нему жизненная сила идет, от человека к колдуну. Через него и управлять человеком можно, правда, не каждый раз, а только если очень надобно. Не просто так я о том знаю, на брате моем такой же был.
– Так… Илья. Заболоцкий.
– Недавно то случилось, го… Боря. Мало кто знает, но в прабабках у нас волхва была. Настоящая. Еще при государе Соколе.
– Ага.
– Я не волхва, и сестры мои, и брат, и отец… а кровь все одно осталась, вот и просыпается иногда. Видим что‑то неладное, чуем больше обычных людей. Брат давненько жаловался, то голова у него болит, то сердце тянет, а ведь молод он… уговорила я его в рощу Живы‑матушки съездить. Там и определила волхва, что аркан на нем, и сняла его. Илюшка даже до рощи доехать не мог, плохо ему было, корежило всего, корчило, ровно в припадке.
– А ты…
– Я смотрела. А сегодня… когда на тебя посмотрела, то и поняла, что тоже… только другой он у тебя был, не как у Илюшки. У него Добряна легко все сделала, как и не трудилась вовсе, а у тебя я его рвала, как проволоку раскаленную. Больно… а может, я неумелая такая, она‑то волхва старая, опытная, а я и не волхва даже, сила есть, ума не надо.
– Вот оно что. А кровь так и должна из руки течь?
– Это на крови делается. Капли хватит… и наложить – кровь надобна, и снять – тоже. Мне по‑другому нельзя, не умею я, не обучена.
– То есть… меня что – привораживали? Или что?
– Не знаю. – Устя действительно не знала, как приворот выглядит. Про аркан знала, это и ответила. – Силу тянули, жизнь самое тянули, может, и слушаться в чем‑то заставляли – не знаю я про то, не волхва я. Кровь просыпается – то другое, кровь знаний да умений не добавляет.
И с этим Борису спорить сложно было.
– Роща, говоришь? Волхва?
– Д‑да… не делай ей зла! Пожалуйста!
Устя с таким ужасом смотрела, что Борис даже хмыкнул, по голове ее погладил, как маленькую.
– Да ты что, Устёна, какое зло? Мне бы съездить да поговорить с волхвой, вдруг что еще осталось или последствия какие?
Борис и не засомневался в словах ее: чуял – правду говорит. До последнего слова правду, только страшненькую, ту, в которую верить не хочется.
А только как начнешь одним медом питаться, тут и конец тебе.
И с делами так. Не всегда хорошо получается, но ежели только хорошие новости слушать, то плохие себя заставят выслушать. Или головы лишишься по глупости своей, в розовом тумане плавая.
Устя на него смотрела, прищурилась только странно…
– Нет, ничего не осталось.
И на секунду отвернулась, слезинку смахнула.
Устёна.
В черной своей жизни она так думала – услышать бы, да и помирать можно. А сейчас услышала – и дальше жить хочется. А вдруг еще раз назовет по имени?
– Точно?
– Уверена, государь. А хотя…
Устя задумалась, и серьезно.
– Устёна? – напомнил о себе Борис минут через пять.
– Я вот о чем размышляю, – призналась девушка. – Когда еще во дворце дрянь эта… а как увидят, что ошейник порван?
Бориса аж заколотило.
Только что дышал он полной грудью – и словно наново его стиснуло, сдавило… страшно! Опять себя утратить? Умереть лучше!
– А и в рощу… доедешь ли? Пустят ли? Илюшка на подъезде чуть в обморок не упал, повезло – рядом уж был. А с тобой как что случится?
Борис долго и не раздумывал.
– А поедешь со мной? Устёна?
– А… когда?
– Вот сейчас и поедем.
Устя кивнула. Потом спохватилась, за голову взялась…
– Родители. Фёдор. Ой, мамочки!
Борис разве что фыркнул весело.
– Думаю, и родители твои заняты, и Фёдор сейчас где‑то в углу страдает, и поделом ему.
– Почему? Ой… – сообразила Устя.
– Именно. Ты ж не думаешь, что просто так, без пригляда здесь очутилась?
