Устинья. Выбор
Хотя и так бывает.
Не люб – и хоть ты о скалы разбейся. Не поможет.
Не знаю…
Тогда я и мысли допустить не могла, что рунайка и мой брат под одним одеялом окажутся! Да просто изменить Борису мне святотатством казалось! А ей и ничего вроде…
В той жизни не приглядывалась я к ней, не задумывалась. В этой же… не спущу!
Хоть что увижу – не попущу!
А я увижу.
В отборе царском несколько ступеней. Сначала избранницам башмачок особый примеряют. Ежели нога больше нужного, не подходишь ты.
Я‑то и в тот раз подошла, ножка у меня маленькая.
Потом всех выбранных лекарь осматривает.
Невеста царская должна быть статной, здоровой, росту высокого, обязательно девушкой нетронутой – мало ли что?
Потом с семьями девушек разговаривают. Выясняют, многочадны ли. Могут ли наследника родить царю‑батюшке.
Ежели детей в семье мало – нипочем не допустят.
Забавно, но змея рунайская тут всем взяла. И румяна, и статна, и рунайцы все плодовитые… не все детки у них выживают, но тут уж так: Бог дал – Бог взял.
Далее девушек в палаты царские привозят. Не всех, лишь самых‑самых, а таких больше сотни и не набирается, и с ними государь да бояре беседуют. Из сотни, может, человек десять и останется, не более. Потом отобранных боярышень в терем селят, в покои девичьи, и живут они там несколько дней. Может, дней десять. Разговаривают, работу какую делают, вышивают, шьют, кружево плетут… мало ли что придумать можно для урока?
За ними бояре да родственники царские наблюдают.
Не просто так.
Подмечают всякое.
Не больна ли девушка, ведь не всякую хворобу и лекарь царский увидит. Не сварлива ли, не руглива… Царица ведь будущая, к чему на троне торговка ярмарочная?
А тут‑то характер наружу и лезет! Да как лезет!
Прошлый раз я только молчала да слезы лила, отпор дать не смела. Потому и годной была признана. А вот несколько боярышень по домам отослали.
Что уж с ними дальше стало – не знаю[1].
А еще государь мог мимо пройти, на невест посмотреть.
У нас царевич, конечно, да от того суть не поменяется. Будут за эти дни с нами беседовать, сокровенное вытягивать, приглядываться.
Будет Фёдор похаживать, поглядывать.
Уж потом, в конце, останется девушек пять, много – семь, с которыми он лично поговорит и невесту себе выберет.
В тот раз все быстро было.
Меня напоследок оставили, я в комнату еще войти не успела, Фёдор меня к себе притянул, поцеловал, сказал, что давно уж выбрал. А я и слова сказать не смогла.
Только потом плакала.
Казалось, что‑то надвигается, ледяное, страшное, темное… так оно и вышло потом.
А что я почуяла? Что меня крылом задело? Тогда я не поняла, может, теперь разобраться смогу, доискаться и допытаться? В черной жизни своей промолчала, да и что я сказать могла? Кто бы меня слушать стал?
Никому я не была интересна, ни отцу, ни брату. Только то волновало, что я могла в семью принести.
Серебро, связи, родство с семьей царской… то дело выгодное, полезное, важное! А сама Устинья? А что нам до нее дела? Продали уж выгодно? Так второй‑то раз не продашь!
Теперь так не будет!
Не допущу, не позволю, не обойдутся со мной впредь, как с вещью бессмысленной!
Справлюсь ли? Обязательно справлюсь, ведь цена невмешательства моего – жизни близких, да и моя жизнь. Когтями драться буду, зубами врагов рвать! С кровью, с мясом победу выцарапаю!
А ежели нет, ежели не получится у меня победить, с душой спокойной в землю уйду. Буду знать, что близкие мои живы останутся, а это главное. Что до меня, я уже раз умирала.
Не больно это. Больно другое, когда любимые уходят, а ты остаешься, сама не зная, для чего землю топчешь. Лишь бы они все жили, а о себе я и думать не стану, нажилась уже. Лишь бы справиться, сдюжить, вырвать победу – не для себя, для них!
Что угодно для того сделаю. Жива‑матушка, помоги!
* * *
Сани катили, молодежь переглядывалась.
Так‑то оно в Рождественский пост и по гостям бы ходить не надобно, но тут дело другое. Не для развлечения они едут, а по надобности.
Маленькую Вареньку Апухтину из деревни привезли, Машка о том и грамотку прислала.
Понятно, не Илье, неприлично то. А вот Устинье – можно написать, и в гости пригласить можно, а уж кому Устя скажет, только ей и ведомо.
Илья от невесты не потаил, что Устинью послушал, вот Марья и поняла, что с золовкой ей, кажется, повезло. Не каждая б поняла, иная и заклевала б до смерти за глупость девичью, а эта дочку в дом взять предложила, саму Марью успокаивала, и все это от души, все искренне.
Ценить надобно.
Со второй боярышней, с Аксиньей, Марья пока и не виделась толком, так, пару раз, да под присмотром старших. Та и не рвалась сильно с Марьюшкой дружить, рукой махнула. Мол, замуж выйду – зачем мне та Апухтина?
Вот когда б Ижорская, к примеру…
Но о том Аксинья молчала. А Марья и не лезла – к чему? Ей и того хватало, что отец успокоился да мать ее пилить за глупость перестала. Теперь только наставляла Илью любить да беречь. Коли попался такой дур… то есть благородный мужчина, так за ним приглядывать в восемь глаз надобно. И хорошо, как золовка на твоей стороне будет. Она‑то и поможет лишний раз, и поддержит, и за тебя порадеет, когда сама не справишься…
[1] Считалось, что царских невест выдавать за кого‑то ниже рангом – нехорошо. Урон чести государевой. А где на сотню девушек царей наберешь? Так и маялись или в девках, или в монастыре, или обходные пути искали. (Здесь и далее – прим. авт.)
