В тени пирамид
– Меня удивляет, что вы, зная о столь большой ценности этой работы, трижды в месяц проводили в своём особняке дни открытых дверей. И любой обыватель мог посетить картинную залу бесплатно с полудня до трёх часов дня.
– Я люблю свой город и его жителей. И если в Ставрополе ещё нет приличной общественной картинной галереи, то пусть её роль пока выполняет моё скромное собрание живописи.
– Купчая этого произведения на какую сумму?
– На восемьдесят тысяч.
– Именно это и будет признано ущербом.
– Понимаю.
– Мне нужен список всех лиц, кто имел доступ к зале с картинами в ваше отсутствие.
– Я представлю вам его завтра.
– Что ж, тогда подпишите протокол и можете быть свободны.
Скрипнуло перо, и потерпевший поднялся. Уже дойдя до двери, он вдруг обернулся и сказал слегка дрогнувшим голосом:
– Николай Васильевич, найдите да Винчи. Я вас отблагодарю.
– Об этом пока говорить рано. Многое будет зависеть от полиции, но я приложу все усилия. Не сомневайтесь, Николай Христофорович.
– Спасибо, – кивнул фабрикант и вышел.
Когда стук каблуков по коридору стих, следователь откинулся на спинку стула, довольно пожевал губами и подумал: «А ведь не врёт купчишка. И в самом деле отблагодарит. И по всем вероятиям, недурственно‑с».
Глава 4
Первая скрипка
I
Ставрополь встретил Ардашева мелким осенним дождём. Дилижанс проехал город с запада на восток и остановился у Тифлисских ворот. Извозчичья биржа была совсем рядом. Ступая по сухим листьям, уже устлавшим бульвар, выпускник университета нанял фаэтон и всего за гривенник добрался до Барятинской. Не успел он доехать до знакомого дома, как небо очистилось от туч и выглянуло солнце.
Первым гостя увидел Гром. Дворовый пёс потёрся носом о сюртук Клима, понюхал его чемодан и, усевшись, уставился на вояжёра любопытными глазами. Белое пятнышко на лбу питомца с годами стало серым, и теперь почти не выделялось на собачьей морде.
Пантелей Архипович Ардашев – слегка полноватый шестидесятипятилетний мужчина с бакенбардами, густыми седыми усами и заметной проплешиной – курил в беседке чубук и пил чай. Он был в осенней куртке, похожей на гусарский доломан, но с обычным воротником, носил простую рубаху, брюки и домашние туфли из мягкой кожи.
– Слава богу, вернулся! Как дела, сынок? Сдал экзамены?
– Да, через неделю отправлюсь в Египет. Получил подъёмные и командировочные. На пароходе поеду вторым классом.
– Нет, только первым! Я помогу. А мундир‑то готов?
– И мундиры, и треуголка, и шпага – всё есть!
– Молодец! Поздравляю!
Скрипнула входная дверь, и вышла Ольга Ивановна Ардашева – женщина шестидесяти лет, в белом чепце и длинном сером платье простого покроя. Её открытое доброе лицо, сохранившее остатки былой красоты, светилось от счастья.
– Климушка! Приехал‑таки! Ну что, взяли на службу?
– В Египет посылают нашего отпрыска, но только через семь дней, – ответил за сына отец и спросил: – Губернского секретаря дадут?
– Обещали. Я ведь сдал все экзамены на «весьма удовлетворительно»[1].
– Вот! Надобно это дело отметить, – вставая, выговорил родитель.
– Ох и неугомонный у тебя отец! – покачала головой Ольга Ивановна. – Ему бы только повод найти, чтобы в погреб за кизиловой настойкой спуститься.
– Почему же только за кизиловой? – улыбнулся старший Ардашев. – У меня и яблочная, и грушевая, и сливовая. Целый фруктовый набор! – Он повернулся к сыну: – Я разной и принесу. Хочу, чтобы ты всё попробовал.
– Глафире сказать, чтобы она стол дома накрывала? – спросила хозяйка.
– Нет, в беседке! – заключил Пантелей Архипович.
– А не холодно нам будет? Всё‑таки дождь прошёл. Да и осень уже, – засомневалась матушка.
– Бабье лето на дворе. Да и на свежем воздухе аппетит острее, – возразил отец.
– Вы особенно не беспокойтесь. Я перехвачу немного и в театр. На станции я купил «Северный Кавказ». В нём пишут, что сегодня «Прекрасную Елену» в семь пополудни дают. Билеты, думаю, куплю. Ведь не премьера же…
– Что ты будешь делать! – огорчённо взмахнул руками Пантелей Архипович. – Ты поняла, мать, куда он торопится? На свою ненаглядную актриску посмотреть хочет. А неведомо нашему горе‑любовнику, что пока он зубрил арабские словечки, госпожа Завадская успела сбежать под венец.
– Сусанна Юрьевна? – оторопело вопросил Клим.
– Она самая. Почитай, уже месяц прошёл, как сия оперная пташка стала благонравной женой. – Он посмотрел на Клима и добавил с издёвкой: – Нет, я не возражаю. Если хочешь, сходи к ней… Но только всё это без толку. Она же не столько за Василия Плотникова замуж вышла, сколько за его капиталы. Кстати, что же ты нам не похвастался, что раскрыл убийство Ивана Христофоровича Папасова в Ораниенбауме? Мы с матерью ни сном ни духом, а мне его брат – Николай Христофорович – второго дня, в перерыве заседания городской думы, поведал о твоём подвиге. Чего же ты скромничаешь, сынок?
– Да как‑то не сподобилось рассказать, – пожал плечами недавний студент и погрустнел.
– А ты слышал, что у него картину Леонардо да Винчи похитили?
– Нет.
– Говорят, она стоит сумасшедших денег.
– И давно украли?
[1] На государственных экзаменах студенты получали три отметки: «весьма удовлетворительно», «удовлетворительно» и «неудовлетворительно». Первая означала «отлично», вторая – «хорошо» и третья – несдача экзамена. Если студент выпускался с дипломом первой степени (красным) и относился к дворянскому сословию, то при поступлении на государственную службу он имел право претендовать на чин XII класса Табели о рангах – губернского секретаря. Студент из мещан мог рассчитывать на потомственное почетное гражданство.
