В тени пирамид
– А слышали, господа, что украденная картина купца Папасова нашлась, – вещал высокий господин с козлиной бородкой, попивая кахетинское № 8.
– Так то не картина была вовсе, а всего лишь рисунок, – вторил ему другой зритель с уже пустой рюмкой коньяка «Харди»[1].
– Эскиз Леонардо да Винчи стоит дороже, чем десяток полотен Айвазовского или Сурикова, – блеснул знанием учитель словесности второй мужской гимназии.
– И кто же вор? – вопросил бухгалтер Ставропольского отделения государственного банка.
– А вот ни за что не догадаетесь, – усмехнулся любитель кахетинского, – первая скрипка оркестра нашего театра музыкант Несчастливцев Роман Харитонович.
– Не может быть! – покачал головой учитель словесности. – Он же в церковном хоре Казанского собора регента замещал… Да и потом, первая скрипка – это практически второй человек после дирижёра. Он проверяет строй оркестра и ведёт репетиции.
– То‑то и оно, господа, то‑то и оно, – вздохнул обладатель козлиной бородки и добавил: – Совесть его замучила, вот и наложил грешник на себя руки, оставив предсмертную записку.
– Господи, да откуда вам это известно? – с недоверием выговорил любитель «Харди».
– Только что узнал все подробности от гобоя… ну, то есть от соседа, что на гобое тут играет. А ему шепнул на ухо дирижёр, которому об этом событии поведал директор театра, а того сам полицмейстер известил.
– А я понять не мог, почему первая скрипка так неуверенно вела партию во втором акте, – вздохнул бухгалтер. – А тут вон оно что!
– Ничего удивительного, – выговорил учитель словесности. – Попробуй‑ка сыграй с листа, да ещё без подготовки.
Раздался первый звонок.
– Что ж, господа, пора, – заметил главный рассказчик и направился в коридор.
Клим молча допил свой «Мартель» и вслед за разговорчивой компанией зашагал к лестнице, ведущей на балкон.
Глава 5
Самоубийство на Второй Станичной
I
Перед каменными воротами с тяжёлыми арками, украшенными навершиями в виде двух фигурных столбиков по краям и каменной тумбой посередине, стояли четыре казённых экипажа, окружённые толпой любопытного люда из соседних дворов.
Небольшая комнатка дома № 44 на Второй Станичной улице никогда ещё не видела такого количества чиновничьего люда в форменных мундирах, как сегодня. Товарищ прокурора первого участка[2] и помощник начальника полицейского управления уже имели «удовольствие» лицезреть место происшествия и теперь дымили папиросами у входа, иногда заглядывая в комнату и перебрасываясь словами с теми, кто там, к их вящему сожалению, находился.
Следователь расположился за скрипучим столом, застланным штопаной скатертью. Тут же стоял пустой чайный стакан и недопитая бутылка мадеры «Бауэр». В дверях, рядом с умывальником, курил участковый пристав, а у ворот дома дежурил городовой, разгоняя время от времени толпу любопытствующих обывателей, точно кур. Окна комнаты были распахнуты, но и это не спасало от убийственного рвотного запаха.
Виновником сего собрания был тот самый скрипач театрального оркестра, носивший удивительно подходящую для него фамилию Несчастливцев. Музыкант лежал на кровати, свернувшись калачиком, как и подобает мертвецу, испытывающему предсмертные муки боли в желудке. Он был в поношенном пиджаке, мятой сорочке, брюках, испачканных испражнениями, и кожаных чувяках. На полу валялась грязная подушка. Широко раскрытые остекленевшие глаза смотрели в угол комнаты. На губах и под носом виднелись характерные, уже высохшие пенные разводы, встречающиеся при отравлении сильнодействующим веществом.
Над несчастным склонился судебный медик‑эксперт Журавлёв – толстый господин в котелке, с усами и бритым подбородком. Время от времени, он делал карандашные пометки в блокноте, прикрывая иногда свой нос рукавом сюртука.
Хозяин дома, сдававший покойному скромное жильё, разволновался не на шутку. Он то вытягивал руки по швам, то кашлял в кулак, стоя перед судебным следователем Славиным, заполнявшим первую страницу протокола допроса свидетеля. Напротив, на стоявшем в углу буфете, лежал чёрный скрипичный кофр.
– Фамилия, имя, отчество? – спросил Николай Васильевич.
– Подшеваев Тимофей Афанасьевич.
– Год рождения?
– В сорок четвёртом годе на белый свет явился.
– Сословие?
– Мещанин я. Скобяную лавку держу на Нижнем базаре.
– Комнату скрипачу давно сдаёшь? – не отрывая взгляда от протокола, спросил следователь.
– Почитай уже четыре года как, ваше… ваше… я в чинах не силён, господин следователь, – извинительным голосом выговорил мужик с рыжей бородой и усами.
– Я – надворный советник[3], стало быть, обращаться ко мне следует «ваше высокоблагородие».
– Точно так, ваше высокоблагородие.
– Когда ты видел квартиранта последний раз?
– Утром второго дня.
– Разговаривал с ним?
– Нет. Кивнули друг другу, и всё.
– Он один был?
– Да.
– Гостей у него не было?
[1] Этот коньяк поставлялся в Россию не только во второй половине XIX в., но и сейчас продаётся в нашей стране.
[2] Обычно прокурор не выезжал на место происшествия, но в особо важных случаях мог и присутствовать, не мешая работать судебному следователю.
[3] Надворный советник – VII классный чин по Табели о рангах. Знаками различия данного чина являлись двухпросветные петлицы или погончики с тремя звёздами. Соответствовал подполковнику и капитану 2‑го ранга в армии и на флоте.
