Велнесс

Любой студент‑психолог знает об этом исследовании. Элизабет впервые услышала о нем на семинаре по социологии на первом курсе. Это был эксперимент по изучению самоконтроля и отложенного удовольствия у маленьких детей, в ходе которого испытуемых поставили перед мучительной дилеммой: им разрешается съесть либо одно маршмеллоу сейчас, либо два через пятнадцать минут. И одни дети смогли подождать пятнадцать минут, а другие – нет. Исследователи наблюдали за этими детьми в течение нескольких десятков лет и обнаружили, что те, кто сопротивлялся желанию съесть маршмеллоу в первые пятнадцать минут, впоследствии добились гораздо больших успехов. Они лучше учились в старших классах, лучше сдавали выпускные экзамены, поступали в более престижные колледжи и устраивались на более высокооплачиваемую работу, у них было меньше нежелательных беременностей, меньше нарушений закона, меньше сердечных приступов, инсультов и депрессий – удивительно, но их будущее можно было прочесть, как по чайным листьям, в тот конкретный момент в детстве, когда им показали маршмеллоу и предложили выбор.

Педиатр Тоби посоветовал Джеку и Элизабет попробовать что‑нибудь такое, что могло бы помочь Тоби развивать терпение, выдержку и толерантность к фрустрации. Это было после частного приема, на который Элизабет принесла собственный экземпляр пятого издания «Диагностического и статистического руководства по психическим расстройствам» с выделенными отрывками про вызывающее оппозиционное расстройство, деструктивное расстройство регуляции настроения, синдром эпизодического нарушения контроля и различные дисфункции сенсорной интеграции, а в ответ услышала от врача: «Я не знаю, все может быть». Проблема заключалась в том, что поведение Тоби не соответствовало критериям, необходимым для постановки диагноза. Например, чтобы официально выявить у ребенка СДВГ, он должен демонстрировать шесть или более специфических симптомов гиперактивности и импульсивности, а у Тоби их было всего четыре. И то же самое повторялось после всех осмотров, обследований и тестов, которые проходил Тоби: ничего никогда нельзя было сказать однозначно, и на каждый подходящий симптом находился неподходящий. Да, ему было трудно усидеть на одном месте, и да, он часто ерзал и постукивал руками или ногами, отличался высокой чувствительностью к неожиданным звукам, боялся новых людей и незнакомой обстановки, и у него бывали непредсказуемые истерики, которые доводили его до того, что он задыхался от рыданий; но с другой стороны, он искренне расстраивался, смущался и извинялся после своих срывов, попадал в верхние процентили, когда проходил тесты на эмпатию и на сформированность модели психического, часто бывал очень наблюдательным и проницательным даже в отношении совершенно незнакомых людей, а иногда из соседней комнаты чувствовал, что у Элизабет плохое настроение, тут же оказывался рядом и спрашивал: «Что случилось, мам?» Так что врачи пожимали плечами. В некотором роде это стало для Элизабет облегчением. Она была рада, что у Тоби, похоже, нет расстройства, но, с другой стороны, если бы расстройство у него было, она хоть знала бы, что делать. У них было бы лечение, лучшие методики, сценарий, которому нужно следовать. Но с Тоби никто не давал ни методик, ни сценария, ни каких бы то ни было гарантий. Им приходилось выплывать самостоятельно.

Элизабет сидела на кровати, уставившись в экран, и ждала. Она намеревалась воспользоваться краткой возможностью побыть в одиночестве, чтобы поработать, но вместо этого полезла в «Инстаграм» смотреть страничку Брэнди. Элизабет нашла ее почти сразу после их знакомства месяц назад и с тех пор не слишком пристально, но постоянно наблюдала за Брэнди, следила, подглядывала. В ее профиле уже появилась фотография с сегодняшней игровой встречи. Справа от нее была вчерашняя фотография, на которой дети Брэнди в большой белой солнечной кухне резали яблоки, раскладывали слоеное тесто и широко улыбались – идиллическая картина любящей семьи. На следующей фотографии Брэнди медитировала у себя в саду, а поверх был наложен текст: «Измени угол зрения – измени свою жизнь». Дальше селфи с мужем: оба нарядно одеты для свидания и стоят обнявшись. Муж у нее был каким‑то банкиром. Его звали Майк. Он носил рубашки поло, которые плотно облегали его внушительную мускулистую грудь и руки. «Очень‑очень люблю этого мужчину», – написала Брэнди и сопроводила это тремя смайликами с глазами‑сердечками.

От внезапного сигнала таймера Элизабет вздрогнула – и осознала, что с головой ушла в онлайн‑грезы, прошло больше времени, чем ей казалось, и она смотрит на мужа Брэнди (который был в отличной физической форме) так долго, что это, наверное, уже неприлично.

Она вернулась в кухню и не особенно удивилась, обнаружив, что и ее сын, и слойка исчезли.

Он был у себя в комнате, смотрел «Ютуб». Элизабет привела его обратно в кухню и сказала, что он должен попробовать еще раз. Теперь она подняла ставки: если он подождет пятнадцать минут, то получит еще две слойки и сможет подольше посидеть в планшете. Но если он не справится, если не выдержит и съест ту слойку, которую она ему сейчас предлагает, тогда никакого планшета, и спать он ляжет рано.

– Ты понимаешь последствия своих действий? – спросила она. Он кивнул. – Все, что тебе нужно сделать, – потерпеть пятнадцать минут. – Он снова кивнул.

Она вернулась в свою комнату, установила таймер и стала ждать.

Особенность тех детей, которые сумели устоять перед маршмеллоу, заключалась в том, что они нашли способ отвлечься и отделить себя от своих желаний, притвориться, что их желания – это что‑то обособленное от них самих, представить себя в будущем и отождествиться с людьми, которыми они станут через пятнадцать минут, а это удивительно сложная задача. Последние исследования в области нейровизуализации показали, что, когда люди представляют себя в настоящем, они задействуют одну область мозга, а когда в будущем – другую. Эту же область мозга они задействуют, представляя, скажем, внутренний мир известной личности или мысли персонажа книги. Иными словами, отказаться от маршмеллоу сейчас, чтобы съесть его в будущем, в этот конкретный момент для определенной области мозга значит буквально отдать маршмеллоу кому‑то другому.

Элизабет знала: секрет в том, чтобы уметь глубже погружаться в свое воображение. Уменьшать ментальный разрыв между вами и тем человеком, которым вы скоро станете. Рассказывать такую историю о будущем, которая будет убедительнее, чем настоящее, и вот к этому у Элизабет, по всей видимости, был особый талант. Это была одна из ее суперспособностей. И не только в последнее время, когда она выстраивала их предстоящую жизнь в «Судоверфи», планируя квартиру так, чтобы максимизировать их удовлетворенность в будущем, – нет, такое отношение стало основой ее существования, пока она росла, переезжала с места на место, переходила из школы в школу, постоянно начинала все сначала, без друзей, в одиночестве; этот навык был ей необходим просто для того, чтобы выжить, чтобы вытерпеть. Элизабет приходилось выдумывать истории о себе и своем будущем, более сносные, чем настоящее, и более обнадеживающие, чем прошлое, а потом просто ждать, ждать и ждать.

По сути, Элизабет всю жизнь прожила в этих продуманных до мелочей оптимистичных сценариях. В собственном воображении. В своей голове. Это был ее единственный постоянный адрес.

Но с Тоби все было не так. Тоби самозабвенно и опрометчиво жил моментом. Он был – как бы неприятно ни было это признавать – из тех, кто съест маршмеллоу прямо сейчас. А мальчики, которые не могли сдержать свои минутные порывы, как правило, вырастали в мужчин, которых нужно избегать. И она не хотела, чтобы та же участь постигла Тоби.

Сработал таймер. Она вернулась в кухню, и ее сына там не было. И слойки тоже.

– Я сейчас научу тебя маленькому фокусу, – сказала она, застав его за планшетом и приводя обратно в кухню. – Попробуй притвориться, что это не настоящая еда.

Тоби явно растерялся.

– Представь, что эта еда нарисована на бумаге, – продолжала она. – Ты же не захочешь есть бумагу, правда?

Тоби покачал головой.