Велнесс

– Да. Расскажи мне про него.

– В общем, до того, как мы узнали о существовании мозга и нервной системы, люди верили, что жизнь им дает что‑то живое внутри. Именно так они объясняли сознание: как будто в них есть нечто, что движет ими и контролирует их. Животное внутри животного.

– Что‑то вроде души?

– У него были разные названия, но в принципе да. Это была сама сущность, квинтэссенция человека, его истинное «я», которое обычно представляли в виде птицы, летучей мыши, змеи, бабочки или какого‑то еще важного для той или иной местности существа.

Джек кивает и переводит взгляд на собственные колени, и на его бледном лице за длинной черной челкой проступает печаль, которую выдают морщинки, собирающиеся вокруг темных глаз.

– Что такое? – спрашивает она.

– Ничего, – отвечает он. – Просто я однажды слышал эту историю. Когда был ребенком. Я думал, что это выдумка.

– Что именно?

– Что, пока ты спишь, твоя душа покидает тело и отправляется исследовать мир.

– Ага.

– Так что, когда тебе снятся сны, то, что ты в них видишь, – это на самом деле путешествия твоей души. Иногда душа – это птица, летающая повсюду, а иногда мышь. Она принимает облик животного и изучает мир.

– Да, именно так. Люди в это верили.

– И суть истории, которую я слышал, заключалась в том, что иногда – редко, но все же – твоя душа встречается с другими душами, которые тоже путешествуют. И поэтому, когда в реальной жизни ты встречаешь кого‑то, кто кажется тебе очень знакомым, кого ты вдруг раз – и узнаешь, это потому, что ваши души уже встречались ночью.

– Это очень мило.

– Я тоже так подумал.

– Ты в это поверил?

– Я не верил… раньше, – говорит он, и подтекст этих слов выразительно повисает в воздухе.

– Раньше – это когда? – спрашивает она.

Он улыбается.

– До тебя.

О, как же она жаждет любить вот так: возвышенно, инстинктивно, без стеснения, без колебаний и постоянных непрошеных сомнений. Для него это так естественно – любить, не беспокоясь о последствиях. Он просто говорит о том, что у него на сердце, и говорит искренне, без страха, что кажется Элизабет каким‑то невозможным колдовством.

Нечто подобное происходит и несколькими днями позже, на открытии его выставки. Это его первая персональная выставка в галерее на цокольном этаже «Флэтайрон‑билдинг» – одной из нескольких новых площадок, которые с каждым месяцем привлекают все больше и больше гостей, незнакомцев, приезжающих из богатых пригородов на дорогих автомобилях и спрашивающих, безопасно ли здесь парковаться. Нервных людей, которые явно беспокоятся о себе и своем имуществе, но которых все же привлекает растущая репутация Уикер‑парка, его неоспоримая популярность среди богемы. Ходят слухи, что на открытие выставки Джека приедет критик из «Трибюн» – Бенджамин Куинс написал в пресс‑релизе, что «молодой фотограф, запечатлевший культурный бум в Уикер‑парке», проводит свою первую выставку, – и все с нетерпением ждут.

Выставка называется «Джек Бейкер. Девушка в окне». Джек сфотографировал – вплотную, наискось и с очень специфических ракурсов – экраны компьютеров, на которых открыты изображения незашторенных окон, и во всех женщины разной степени раздетости. Фотографии сделаны на таком близком расстоянии, под такими углами и с такой малой глубиной резкости, что тела выглядят растянутыми, нечеткими, зернистыми и абстрактными. Эти фотографии Джек напечатал на больших холстах, так что лицо или тело, которые на экране были размером с почтовую марку, теперь стали гигантскими. Из‑за такого масштабирования иногда бывает трудно понять, на что вы смотрите. Люди в замешательстве разглядывают фотографии Джека, пока изображение вдруг не обретет четкость и они с изумлением не поймут, что перед ними обнаженная натура очень‑очень‑очень крупным планом.

Этим вечером здесь собрались все: эксцентричные художники, поэты, актеры, режиссеры и прочие неординарные личности, которых Элизабет встречала в коридорах кооператива; музыканты из рок‑групп, которых она видела в барах и которых Джек так триумфально фотографировал; и куда более многочисленный, чем обычно, контингент лет тридцати‑сорока, который выбрался в Уикер‑парк из своих просторных квартир на берегу озера, или из больших домов в Эванстоне, или из западных пригородов. Именно приток этой аудитории, по‑видимому, особенно радует Бенджамина: он пребывает в эйфории от того, что привлек толстосумов в свой убогий район посмотреть на обнаженку. «Мы шокируем цивилов», – шепчет он всем знакомым, кто подвернется под руку.

Элизабет стоит рядом с Джеком, который объясняет свою философию заинтересованным зрителям.

– Работа художника сейчас, в девяностые, в конце истории, состоит не в том, чтобы создавать, а в том, чтобы пересоздавать, – говорит Джек пожилой паре, возможно, коллекционерам. – Переделывать, перестраивать, переосмыслять контекст. В мире, где все темы для фотографии исчерпаны, где все уже заштамповано, задача искусства – отстранять объекты.

Пара кивает, улыбается, жадно глотая его слова.

– Поэтому я использую выложенные в сеть фотографии обнаженной натуры, – воодушевленно продолжает Джек. – Меня интересует не сама обнаженная натура, а ее повсеместность, тот факт, что интернет переполнен этими телами. И я хотел совершить своего рода преображение, превратить двухмерную плоскость компьютерного экрана в объект в трехмерном пространстве, а эфемерный цифровой код – в нечто осязаемо материальное.

– Можно купить? – спрашивают они, и Элизабет улыбается, целует Джека в щеку и отходит.

Она пробирается сквозь толпу, подслушивает, подходит к фуршетному столу, который на самом деле представляет собой просто бочонок со стопкой одноразовых стаканчиков. Она здесь никого не знает или, по крайней мере, не знает настолько хорошо, чтобы подойти и пообщаться. И вот она стоит у бочонка, одна, и пьет пиво с огромной шапкой пены, когда Бенджамин объявляет, что художник хочет произнести тост, и Джек залезает на стол, оглядывает зал и кричит:

– Где Элизабет?

Тут он замечает ее, толпа между ними как будто расступается, он улыбается, салютует ей стаканом и говорит, обращаясь ко всем:

– Я хотел бы посвятить этот вечер Элизабет, самому замечательному человеку, которого мне доводилось знать, моему источнику вдохновения, моей музе, моей Эди Седжвик, моей Джульетте, – что вызывает коллективный вздох умиления даже у тех гостей, кто обычно довольно циничен.

И тогда возникает ощущение, что их союз превознесли и благословили всей толпой.