Весна воды

И она подалась на голос, чуть не расплескав водку по ковру. Пока поднималась с кресла, путаясь в обмякших конечностях, Лева уже сам подошел. Тая подняла на него глаза. И суставы стали еще мягче. Зрачки у Левы расширились, а нос заострился, как у покойника. Таким он выглядел все дни перед похоронами папы. Тая потянулась к Леве, грязное полотенце упало, бутылка осталась в другой руке и шлепнула Таю по бедру. Лева оказался совсем близко, на мгновение Тае показалось, что он сейчас поцелует ее. Или упадет ничком. Она втянула воздух через нос, почувствовала, как остро от Левы пахло по́том, хотя буквально полчаса назад через привычный запах чистоты и одеколона ничего такого не пробивалось.

– Кто? – только и смогла спросить Тая, предполагая, что кто‑то снова умер, что кого‑то они снова лишились, что кто‑то никогда больше и ничего.

Лева не ответил, махнул головой, забрал бутылку и присосался к ней, словно к минералке наутро после пьянки. Раз, два, три, четыре, – подсчитала Тая его жадные глотки.

– Да что случилось? – не выдержала Тая, не зная, как поступить со своим непослушным и обмякшим телом, кроме как оставить его стоять напротив Левы и ждать, когда он перестанет глотать водку.

– Они его объявили, – наконец хрипло сказал Лева. – Они объявили зимовье.

А дальше – бред. Тая пыталась вспомнить после, что они делали. Но картинки наслаивались друг на друга, становились зыбкими и рваными. Кажется, Тая бросилась к сумке, где оставила телефон, но ткань подкладки тоже была в зеленке, и руки снова испачкались. Кажется, Лева сел на пол у кресла и допивал водку, вытянув тощие ноги – одна чуть короче другой. Кажется, Тая смахнула сто сообщений, успевших прийти в чат от Вити и Шурки, кажется, пролистнула исходящий на раболепный восторг ЗИМ, кажется, долистала до спрятанных в архиве запрещенных каналов, кажется, впала в них на первый час зимовья, в надежде, что новости изменятся. Вдруг шутка? Вдруг передумают? Вдруг ничего страшного? Кажется, Тая плакала, потому что Лева оказался рядом и прижал ее к себе, отобрал телефон, откинул в сторону и принялся укачивать Таю, как всегда делал папа, – молча, чуть отрешенно, но уверенно. Кажется, Тая почти задремала в его тепле, а потом вернулась Груня.

Тая осталась лежать как была – верхняя часть тела на коленях у Левы, только голову подняла, прислушиваясь. Груня открыла своим ключом, захлопнула дверь и затихла в прихожей. Оттуда доносился только скрип ее сапог, словно бы она топталась на одном месте. Потом раздался всхлип. Тая вскинула глаза на Леву, тот напряженно прислушивался к происходящему в коридоре. Всхлип повторился, а за ним – удар, словно бы кто‑то с силой отшвырнул сумку. И еще удар, уже не опознаваемый, и сдавленные ругательства, и снова удары.

– Суки! Суки! Суки! – шипела Груня, пиная стены прихожей.

Тая осторожно приподнялась. Лева попытался ее удержать, но она высвободилась. Рванулась с силой, вскочила на ноги и побежала к Груне. Та как раз выдохлась. И шипела что‑то неразборчивое своему собственному отражению в напольном зеркале, и плакала скудными слезами, размазывая по лицу подводку и тушь. Шуба валялась на затоптанном полу прямо в луже тающего снега.

– Какого хера?.. – только и смогла выдохнуть Тая, хватая Груню за локоть, поворачивая к себе. – Ты же говорила, что они не решатся… Что они сами не решатся! Что без него ничего не будет!..

Груня с ненавистью сморщила смазанные губы. Поискала ответ, не нашла. Выдрала локоть из пальцев Таи, отряхнула платье, поправила лямки.

– Мало ли что я говорила, – бросила она, переступила через шубу и скрылась в спальне.

А Тая осталась стоять. Голову тошнотворно кружило, и щеки обожгло так, что теперь Тая чувствовала в них пульсацию. Сердце в ней продолжало гонять кровь. И это было удивительно. Иногда Тая размышляла, мол, вот объявляют зимовье, и что там дальше? Тело, конечно, не сможет вынести грандиозности случившейся трагедии. Сердце остановится, легкие схлопнутся, мозг изольется кровью. Потом сама от себя плевалась – какая дурацкая интонация. Просто все сдохнут на месте. А кто не сдохнет – тот подлец. А в итоге вот она, живая. Дышит, теряет над собой контроль, плачет и пытается выбить из мачехи вразумительный ответ на вопрос, за который сама себя презирает. Ты же говорила – тупая предъява. Ты же говорила – попытка ограничить собственную ответственность. Ты же говорила – желание переписать правду. Может, Груня что‑то и говорила. Но дать папе умереть решила Тая. И никто другой.

 

Два

 

Папу начало крыть лет за пять до зимовья, может, раньше, просто Тая не утруждала себя интересом к папиным изменениям. Сначала они перестали путешествовать. Лет до четырнадцати Тая вообще не задерживалась в одном городе дольше пары месяцев. Как‑то так вышло, что родители решили не разделять семью и все папины командировки проводить вместе. А ездил папа постоянно. Партия тогда была еще не холода, а поиска пути, которую в разные времена называли то «пэпэпэ», то «три пэ», то «полный пэ». От ее имени Ларин Игорь Викторович колесил по странам, проводил конференции и открытые дискуссии, формулировал запросы и рассматривал грантовые заявки. Ну и молодая его жена с дочкой тоже колесили.

С тех времен Тая запомнила только бесконечные аэропорты, где мама разрешала ей есть вредную картошку фри, макая ту в невыносимо сладкий молочный коктейль. Ну еще хруст постельного белья в отелях и неизменные журчащие фонтанчики в лобби. Папа был тогда достаточно молодым, чтобы подхватывать Таю и нести ее на одной руке, а другой катить за собой чемодан с документацией. Мама шла чуть позади и подмигивала Тае, когда она выглядывала из‑за папиного плеча. Может, такого и не было, но Тая так живо представляла себе эту картинку: лобби очередного отеля, родители живые и веселые, мир большущий, воздух прозрачный и ничего не страшно. Абсолютная идиллия, короче. Жаркие города на побережьях сменялись дождливыми у гор, сухой ветер на морские бризы, сочная зелень за окнами многочисленных трансферов на сдержанную степь. После Тая пыталась допытаться у папы, сколько городов они успели посетить за ее первые годы жизни. Тот отмахивался – он вообще не любил вспоминать то время. Но в его кабинете на самом верху книжного стеллажа стояла банка с песком и землей, которые мама слоями укладывала после каждой поездки.

– Мы были в Африке? – спрашивала Тая, свешивая ноги с кожаного дивана, пока папа листал очередные распечатки докладов. – А в Азии где были? Я помню, что мама возила меня к океану, но где именно это было – нет.

– Таисия, отстань, – просил папа жалобно. – Везде мы были, а толку?

– Ну что значит толку, пап? – возмущалась Тая и тихонько сползала с дивана на пол. – Это же интересно. Страны разные, культуры…

Папа мгновенно становился серьезным, смотрел строго поверх очков.

– Свою культуру сначала изучи, а потом про чужие поговорим, – отвечал он спокойно, но так, что Тая тут же поднималась и уходила к себе.

Тогда она еще считала каждое его слово истиной, не требующей подтверждений. И все продолжало оставаться прозрачным и нестрашным. Только грустным, потому что мама уже умерла.