Вопреки всему

Я встал. Но результат приказа был совсем другой, чем ожидал майор. Зеки продолжали лежать.

– Поднимите этих борзых, – приказал Кум.

Один из охранников подошел и грубо стащил худого арестанта с нар на пол. Тот упал вниз головой и остался лежать с открытыми глазами.

– Он мертв, товарищ майор, – испуганно и одновременно удивленно проговорил, глотая слова, охранник.

– Мертв? – не поверил майор и посмотрел на меня. Потом приказал охраннику проверить остальных. Тот быстро обошел всех и растерянно сообщил:

– Все мертвы, товарищ майор.

– Ну, Глухов, ты доигрался, – с угрозой произнес майор и указал на меня пальцем: – Увести арестованного на допрос.

Меня нагнули и потащили в коридор. Со мной не церемонились, сознательно делали больно. И я прошел весь процесс физического насилия, хотя морально я вышел победителем. Я не ойкнул и не застонал. Меня провели в допросную, и вскоре туда зашел Иванько. Он был мрачен и бледен.

Следователь закурил и стал меня молча разглядывать. Затем резко потушил сигарету об стол, бросил смятый окурок в пепельницу и спросил:

– Как ты убил заключенных?

– Не понимаю, о чем речь, гражданин следователь, – сделал я изумленный вид.

– Не притворяйся. Твои сокамерники мертвы.

– Да вы что? – воскликнул я. – Вот так дело! И кто они? Сотрудники органов внутренних дел или просто уголовники? Я как‑то постеснялся их спросить, а они были неразговорчивы, легли спать, а я просидел всю ночь за столом… Представляете, там было всего четыре спальных места.

Иванько сверлил меня взглядом.

– Медицинская экспертиза покажет, как они умерли, а тебе, Глухов, светит вышка. Ты это понимаешь?

– Понимаю, но я никого не убивал. А вы будете должны дать показания, как посадили майора ВВ к уголовникам. Хотя я должен сидеть в «красной» камере. – Я с наивностью во взгляде смотрел на следователя, а он в голове явно прокручивал варианты, и все они для него были плохи. Если он составит документ, подтверждающий факт насильственной смерти, то надо будет объяснять факт посадки меня к уголовникам, а это не выговор, это увольнение и суд. Он попал в свою собственную ловушку. А значит, дело замнут. Напишут, что четверо в камере умерли от сердечной недостаточности на почве слабого здоровья, отсутствия свежего воздуха и кучи хронических заболеваний. Он видел, что я это понимаю, и ничего предъявить мне не мог.

Он долго смотрел на меня с холодной яростью, потом вздохнул и перешел к делу.

– Глухов, для тебя лучше признаться в связях с американской разведкой, – сказал он. – Я предлагаю тебе сделку. Расскажи, как тебя вербовали. Можешь сказать, что тебе угрожали компроматом о сотрудничестве с агентом ЦРУ. Ты дал слабину и решил сотрудничать с американской разведкой. Америка – не враг, а потенциальный противник. И мы не воюем с США. Это большая разница, если ты понимаешь, о чем говорю. Ты не успел ничего сделать, решил вернуться на родину и все рассказать. Если ты признаешься на камеру, эти записи передадут через МИД американцам, мы щелкнем их по носу, и тебе будет снисхождение. Тебе дадут семь лет. Отсидишь в комфортных условиях и выйдешь. Если будешь идти в отказ, играть в несознанку, все равно осудят, и ты получишь высшую меру.

По его голосу и выражению лица я понял, что все со мной решено. Если они не получат нужный результат, меня расстреляют. Умирать в мои планы не входило, в снисхождение я не верил. Мне дадут максимальный срок – до пятнадцати лет строгого режима.

– В чем конкретно я должен сознаться? – спросил я.

Он протянул мне лист. Я прочитал и задумался, как выторговать себе жизнь, не получив лишнего срока.

Дочитав, я отложил лист и посмотрел на Иванько.

– Я готов сотрудничать, но у меня есть уточнения, – сказал я.

– Какие? – напрягся Иванько, на лбу у него выступил пот. Он не заметил этого и, сняв очки, протер их платком.

– Я не признаюсь в том, что слил операцию царандоя духам. Это могли сделать и хадовцы, или сами царандойцы. Нас окружили в селении, и мы попали в засаду. Уберите из протокола объяснения переводчика, это неправда. Все остальное я подпишу.

Иванько снова пристально посмотрел на меня. Я решил помочь ему с выбором. Если им нужно признание в вербовке ЦРУ, они его получат.

– Я напишу, как проходил процесс вербовки, расскажу о поездке в Исламабад и о связи с американкой. Вам это нужно? А мне нужно, чтобы на меня не вешали всех собак.

Подумав, Иванько кивнул.

– Хорошо, я переговорю с начальством. Готов к допросу?

– Только после того, как с меня снимут обвинение в убийстве солдат царандоя, – твердо ответил я.

Иванько задумчиво посидел за столом, затем поднял трубку и вызвал конвой.

– Арестованного отвести в его камеру, – приказал он.

 

После того как арестованного увели, следователь еще долго сидел за столом. Он курил и думал. Наконец, придя к какому‑то решению, поднялся и пошел на выход. У ворот следственного изолятора его ждала черная «Волга» ГАЗ‑24. На ней он доехал до Лубянской площади, на входе в большое здание показал удостоверение и поднялся по лестнице на второй этаж.

Постучал в дверь и, входя, сказал:

– Разрешите, товарищ полковник.

Человек в гражданской одежде с седыми волосами и кустистыми бровями поднял голову от стола и кивнул.

– Садись, рассказывай, – кратко бросил он.

– Глухов решил сотрудничать, – ответил следователь, усевшись на стул.

– После пресс‑хаты? – усмехнулся седой полковник и отложил в сторону лист бумаги. – А я сразу тебе сказал: нечего с ним миндальничать…

– Тут не все так просто, товарищ полковник, – перебил его Иванько. Он поправил очки и посмотрел на полковника. У того приподнялась правая бровь.

– Что конкретно не так? – спросил полковник.

– Все арестованные в этой камере умерли ночью, товарищ полковник. Кроме Глухова.

– Умерли? – Полковник был явно удивлен. – Их убили?

– Нет, следов насильственной смерти на телах не обнаружено, вскрытие показало, что умерли от сердечной недостаточности…

– Что, сразу все четверо? – не поверил полковник и завозился на стуле.

– Да, все четверо. Врачи говорят, что такое бывает, когда человек сильно испугался или пережил сильнейший стресс.

– Ты хочешь сказать, что Глухов их смог так напугать, что они умерли от страха?