Желчный Ангел
Вадим скинул куртку и щучкой прыгнул в воду. Подплыл к Петровичу, развернул его лицом вверх и оторопел, увидев, что тот храпит, смердя перегаром. Подтянув за овчинный ворот, попытался подтолкнуть к борту тяжеленный бушлат с механиком внутри. Действие оказалось бессмысленным, сходившиеся от шторма носы кораблей чуть не раздавили обоих всмятку.
Дождавшись очередной волны, когда сближение перекатилось к корме, Вадик подцепил‑таки утопающего за шкирку одной рукой, а другой ухватился за швартовый кранец, висящий на «Корфу». Неподъемный Петрович храпел, не оказывая ни сопротивления, ни помощи.
Вадим понял: это конец. Если не отпустить «груз», то оба механика либо пойдут ко дну, либо будут раздавлены при следующем ударе носами.
К счастью, у кого‑то из экипажа началась рвота. С палубы свесился матрос в порыве избавиться от выпитого, но, увидев двух мужиков в море, мгновенно передумал и заорал:
– Человек за борто‑о‑о‑ом!
На помощь прибежали обе команды, протрезвев по ходу движения, и спустили на тросе пожарный багор. Вадим подцепил крюком бушлат Петровича.
– Ви‑ра! Ви‑ра![1] – скандировали матросы.
Тушу, похожую на раздутого кита, с трудом вытянули на палубу, пару раз с глухим звуком ударив головой о железную обшивку. Сам спасатель, окоченевший в ледяной воде, вцепившись в трос и водрузив ноги на крюк, вскарабкался наверх.
Мужики трясли Петровича, пытаясь привести в чувство. Он храпел, не реагируя на пощечины и хлопки.
– Чет бушлат красный, – заметил один из матросов.
Капитан «Багряного» негнущимися от мороза пальцами расстегнул на Петровиче бушлат. Тельняшка в районе живота была пропитана кровью.
– Бля, пузо вспорол, пока падал. Или пока тащили. – Капитан чесал затылок в оцепенении. – Вадик! – обратился он к четвертому механику, которого срочно переодевали в сухую одежду. – Ну ты ж у нас хирург, зашей Петровича!
– Д‑д‑дык, – стучал зубами Казаченко, – к‑какой я х‑хирург‑г. Я д‑два к‑курса от‑тучил‑лся.
– Выполнять приказ!
Старшего механика притащили в кубрик, уложили на койку и раздели догола. От пупка к паху тянулась рваная рана. Матрос принес обычную иглу и прочную белую нитку. Капитан вдел нить, завязал на ней узел и вместе с иглой утопил в стакане со спиртом.
– Давай, Вадян, вперед, пока он не истек кровью, – хлопнул его по плечу капитан.
– Д‑д‑дык, сепсис, поди, пошел, вон кишки виднеются, – трясся от холода и страха Вадим.
– А у нас антибиотики есть, – возразил капитан. – Ты шей, а дальше мы его поднимем!
– Да не дрищи, – подбодрил матрос. – У меня мама в деревне кролика зашила. Ему случайно живот вспороли, когда траву косили. Так он у нас потом всю жизнь жил, со мной на кровати спал!
* * *
Каждый раз, спустя годы заходя в стерильную операционную, Вадим вспоминал этот случай. В шторм, в болтанку, на сером несвежем белье, в воняющем рыбой кубрике он обычными нитками и прямой иглой зашивал брюшную стенку человека.
Петрович мерно храпел, будто на нем штопали не кожу, а рубашку. Проснулся только утром, заревел, заныл, лапая ладонями живот и требуя опохмелиться. Ему снова влили в рот разбавленного спирта и тут же впихнули пару таблеток ампициллина из местной аптечки.
– Уроды! – спохватился Вадим. – Антибиотик с алкоголем нельзя!
– Угомонись, хирург. Петровичу все можно.
Старший механик «Багряного» поправился за неделю. Как кролик у кореша‑матроса. Нитки из живота ему удалили собратья по траулеру, следуя заранее написанной Вадимом инструкции.
Встретились спустя пару месяцев в море, пришвартовав друг к другу суда. Петрович обнял спасителя и подарил ему лично канистру спирта. Которую, впрочем, оба экипажа развели и выжрали в тот же вечер.
«Король говна и пара» стал национальным героем. Слава о его подвиге переходила с корабля на корабль, и обращались к нему теперь не иначе как «хирург».
Сама история настолько впечатлила Вадима, что он уволился из рыболовецкой компании, восстановился в медицинском и, окончив, устроился в городскую больницу хирургом‑эндоскопистом. О своем морском прошлом рассказывал редко. Но по тому, как после его операций стремительно шли на поправку пациенты, догадывался, что обладает нечто большим, чем просто блестящие познания и богатая практика.
Мысль об уникальном даре грела душу, но абсолютно не грела кошелек. Денег у Казаченко по‑прежнему не было. В отличие от коллег, которые умудрялись брать конверты у больных до и после операций, ему никто ничего не приносил. То ли всем своим видом он показывал, что «у матросов нет вопросов, у матросов нет проблем», то ли выздоровевшие после операций благодарили исключительно Бога, но, так или иначе, Вадим сидел на одной зарплате. Скромной, ненавязчивой, местами даже декоративной.
Глава 9
Исцеление
После операции Сергей Петрович стремительно пошел на поправку. Полежав неделю‑другую, он окреп, начал выходить на привычные ежедневные прогулки и возобновил тренировки в бассейне. Четыре маленьких шрама на животе затянулись, как царапины. Греков почувствовал небывалый прилив сил и даже начал есть гораздо большие порции, чем раньше. В противовес привычному состоянию ни до, ни после еды у него не болел живот, не мутило и не тошнило. Ощущение казалось довольно необычным.
Вся жизнь Сережи была подстроена под приемы пищи. Всю жизнь он балансировал между двумя точками на натянутом канате: «поесть, чтобы не упасть в голодный обморок» и «не съесть лишнего, чтобы не стало плохо». Между первой и второй точкой находился максимум кусочек хлеба или лишняя ложка творога.
Греков даже мечтал, чтобы его желудок заполнялся, как у машины, каким‑то произвольным горючим в строго необходимом объеме. Только бы не чувствовать: А – голода, Б – тошноты и боли.
[1] Вира – морской термин, означающий «вверх».
