Желчный Ангел

Вадим вытер пот со лба уже промокшей шапочкой. Если он расскажет об этом коллегам, его сочтут сумасшедшим, пранкером, чудаком. Слухи и сплетни дойдут до руководства больницы. Он потеряет должность и хоть небольшой, но оклад. Его не возьмут ни в какие частные медицинские учреждения. Ведь чудачества можно простить кому угодно, только не практикующему хирургу.

Всю ночь дома Вадим штудировал интернет, пытаясь понять, какие инородные тела встречались у людей в желчном пузыре. Кроме фрагментов хирургических стентов и катетеров – никаких.

Казаченко понял, что если он не скажет себе «стоп», то просто сойдет с ума. В четыре часа утра врач погасил ночник, выключил компьютер и лег в постель. До сигнала будильника оставалось полтора часа.

 

Глава 3

Мира

 

Сергея Петровича выписали на второй день. Он сопротивлялся, хотел еще полежать в палате под присмотром врачей. Но дежурный доктор объяснил: операция наилегчайшая, осложнений нет, по нормативам – встал, оделся и мотай домой заживать и поправляться.

Ему уже несколько раз звонила Мира и справлялась о самочувствии. Говорила, что Жюли ведет себя прекрасно, ест с аппетитом, хотя и не слезает с его, Серого, пижамы, брошенной на диване. Жюли – это кошка. Мира – подруга. Пока он лежал в больнице, Мира приходила в квартиру и кормила кошку.

Выписной эпикриз ему принес лично Вадим Казаченко. Прощупал на прощанье живот, заглянул в глаза, оттянув веко.

– Вы в хорошей форме, молодец! – сказал хирург. – В ваши годы редко кто из мужчин сохраняет такой пресс. Поздравляю.

– А вы как‑то на себя не похожи, – ответил писатель. – Проблемы на личном фронте?

– Все в порядке. Просто бессонница. Много работы, – грустно произнес Вадим. – Так, говорите, это ваша первая операция в жизни? Никто больше в ваш организм ранее не вторгался?

– Бог миловал…

– Думаю, вам станет значительно легче. Если вдруг какие‑то вопросы – пишите, звоните, не стесняйтесь. – Врач протянул визитку.

– Большое спасибо. – Сергей Петрович помедлил. – Скажите, мог я вас видеть в своем дворе? На Новомосковской, двенадцать?

– Да. Я живу в соседнем доме. Новомосковская, четырнадцать.

– А, это недавно построенная одноподъездная высотка! – воскликнул писатель. – Из‑за вас у нас не осталось парковочных мест!

– Ну простите, зато ваши машины все время торчат в нашем дворе. И шлагбаум ваш дом позже всех оплатил. Поэтому его поставили с задержкой на год.

– Ох, извините за неудобство, – замялся Греков.

– Ничего страшного, – улыбнулся хирург. – Ну вы это… если вдруг что‑то непредвиденное – тут же сообщайте.

Врач вышел из палаты, снова оставив пациента в глубоком недоумении.

Сергей Петрович с тяжелым предчувствием набрал номер Миры. Трубка отозвалась низким прокуренным голосом.

– Ну и через долгую дорогу – скорее всего поездом – будет у тебя серьезная встреча, видимо, с руководством компании… ой, Серый, это я клиенту. Как дела?

– Мир, меня выписали. Приедешь?

– Ух ты, так скоро! Ща посмотрю по навигатору. – На том конце связи что‑то зашуршало. – Ты в жопе мира, Серый. Час пятнадцать показывает приложение. Ну и дай мне полчаса на сборы. Клиента отпущу.

– Жду, дорогая. Не торопись.

Сергей Петрович собрался, превозмогая боль, надел брюки‑свитер и вновь лег на кровать в ожидании верной подруги.

 

* * *

 

Верность Миры не знала границ. Они познакомились в первом классе. Сентябрь в том году был плотным, знойным. На торжественной линейке их поставили рядом. Щуплого блондинистого мальчишку в синем костюме и пухленькую темноволосую девочку с вертолетными пропеллерами бантов. Пока лились пафосные речи, Мира горячей ладошкой вцепилась в холодную кисть Сережи.

– Ты чего? – отпрянул он.

– Я сейчас упаду в обморок. Я всегда падаю, когда жарко, – шепнула первоклашка.

– Ну тогда держись, – ответил пацан.

Маленькая хитрость удалась. Мира держалась за Серегу всю жизнь. Без всякой, впрочем, корысти – просто его любила. Беззаветно, безвозвратно, безответно. На первом же уроке их посадили за одну парту. Тут же пухляшку вызвали к доске прочитать стихотворение.

– Мира Тхор! – педалируя букву «Р», произнесла учительница. – Какая интересная фамилия. Ты кто по национальности?

Мира замялась, мусоля край кружевного белого фартука.

– Она гречанка! – выскочил из‑за парты Сережа.

А сам подумал: «Это не имя, это боевой клич!» И представил наступающую армию Александра Македонского, как заклинание повторяющую снова и снова – МИРРАТХОРРР, МИРАТХОРРР!

– Спасибо, что подсказал, Греков, – улыбнулась учительница. – Судя по всему, ты тоже из Греции?

Все засмеялись. Неудивительно, что парочку на ближайшие десять лет окрестили Грек и Гречанка. Сережа не обижался, Мира более того – гордилась. Она желала единства со своей первой и навсегдашней любовью во всем: в кличках, помыслах, делах. На самом деле Тхоры – тихое еврейское семейство – хотели для Миры совсем другого. Они мечтали после восемнадцати выдать дочь за хорошего парня‑еврея, растить внуков, правнуков, вести добротную жизнь по привычным канонам.

Но Мира выбрала другую судьбу. Быть могучей тенью русского мальчика, юноши, мужчины. Фантазера, творца, писателя. Быть его опорой, жилеткой для слез, мамкой, сестрой, блюстителем пожизненной диеты, первым читателем его романов. Но не возлюбленной, не женой. И в этом была великая драма Миры Тхор.