Желчный Ангел

«Жюли» было официальным именем – для гостей. Между собой они общались накоротке. Он звал ее «Жу», она его – «Мррав». Жу была настоящей кошкой писателя. Вдумчивой, чуткой, восторженной – уменьшенная шерстяная копия Миры. Она видела нечто, неведомое другим. Долгими часами, когда хозяин писал романы, Жу лежала рядом на столе и дремала. У них была тайна, о которой не знал никто, даже Мира. Каждый рабочий день начинался одинаково. Греков вставал поздно, после двенадцати дня, завтракал, включал компьютер и наливал в бело‑золотую чашечку разбавленный чай – крепкий нельзя – и две ложечки сахара. В эту чашку Жу непременно попадала хвостом, и ее снежные шерстинки лениво таяли на поверхности. Сергей Петрович умилялся, прихлебывая маленькими глотками, и погружался в транс. Сначала он читал главу, написанную накануне, правил ее, затем мозг переключался в какой‑то особый режим, зябкие пальцы теплели, и клавиатура – будто бы сама – отбивала что‑то, похожее на этюд: сперва медленно, нехотя, затем быстрее, быстрее, стремительнее, и в итоге – подведи к клавишам струны, они бы явили «Героическую» симфонию Бетховена в самой ее кульминации. В этот момент голубые глаза Жу вспыхивали огнем, она вскакивала, выгибала спину – шерсть от холки до хвоста вставала дыбом, – затем садилась, как египетская статуэтка, и замирала, упершись взглядом в руки хозяина. Фаланги его пальцев в месте соприкосновения с клавишами начинали излучать теплое желтое свечение. И по мере того как скорость магической игры на невидимом рояле возрастала, этот свет становился ярче, горячее, звонче. Глаза писателя были устремлены куда‑то сквозь экран, сквозь молниеносно возникающие буквы, слова, фразы, предложения, главы. Кошка, не отрываясь, с тревогой следила за пальцами, словно они могли в любую минуту вспорхнуть с клавиатуры и улететь за горизонт, так же как их хозяин, существующий в этот момент явно в другом измерении…

Так продолжалось годами. Греков и сам замечал за собой такую особенность. Но не рассказывал даже Мире. Он считал, что это Жюли обладает мистическим даром – вселять в пальцы свет. Потому как до появления в его жизни белой кошки, когда он работал райтером в журналах, агентствах, издательствах, ничего подобного не происходило. Но Жу знала: огонь в фалангах рождал в ее хозяине кто‑то другой. И служила ему, молилась на него, воспевала и возмурчала – в общем, поклонялась как могла.

К вечеру Сергей Петрович уставал, ходил по квартире, разминался, отвисал вниз головой на шведской стенке, качал пресс, подолгу стоял в планке. В эти моменты он очень гордился собой. Но Жюли смотрела на него уже как на простого смертного, свысока. Она знала, что Повелитель, являющий свет в Сергуне, уснул, а значит, сейчас ее будут кормить, холить, лелеять, целовать между ушами, гладить животик и всячески потакать прихотям.

Нажравшись, Жу просилась на балкон. Там у нее было рандеву с местной вороной. Дважды в день птица прилетала, садилась на перила и ждала кошку. Ее не мог спугнуть даже сам хозяин, который в эти минуты восторженно застывал в проеме балконной двери и с упоением следил за встречей. Жу тоже вскакивала на перила и усаживалась в паре метров от вороны. Между ними начиналась неспешная беседа.

– Ква‑а‑а, – говорила ворона. Она издавала смешной звук, отличающий ее от остальных особей.

– Мра‑а, – отвечала кошка, жмуря глаза.

Обмен мнениями продолжался около получаса. Ворона то приближалась, то отдалялась, хлопала крыльями, прыгала бочком по перилам, вращала головой с черными острыми глазками. Кошка потягивалась, манерничала, зевала, в общем выражая одобрение. Из них двоих Жу явно была выше по званию, потому как ворона вела себя подобострастно и держала дистанцию.

Поначалу Сергей Петрович боялся за Жюли. Шестой этаж, незастекленный балкон, толстая птица – все провоцировало несчастный случай. Но день за днем, год за годом парочка устойчиво держалась на перилах, и чувство опасности притупилось.

Ворону за шепелявость писатель прозвал Квакила. И воспел в очередном романе вместе с любимой Жюли, которая и так кочевала из произведения в произведение. Квакила периодически приносила в клюве блестящие предметы: гвозди, обертки от конфет, обломки детских игрушек. Жу благосклонно принимала дары, разрешая складировать их в пустующем цветочном горшке.

Сергей Петрович иногда устраивал ревизию и приходил в восторг от художественного вкуса вороны. Она редко повторялась. Если это был фантик, то непременно со сложным узором, если фильтр от сигареты, то обязательно дорогой, покрытый золотом, если монетка, то заграничная, бог знает кем оброненная в московских дворах. А однажды Квакила притащила крохотную серебряную ложечку с дворянским гербом на черенке.

– Сперла, плутовка! – восхитился Греков, подсыпая рубленое мясо в кормушку, приделанную к перилам.

– Ква‑а‑а, – не стала возражать птица.

– Стыдно должно быть!

– Ква‑а‑а, – согласилась ворона.

– Люди будут искать, раритет ведь!

– Ква‑а‑а. – Квакила вспорхнула и, балансируя крыльями, вновь уселась на перилах, всем своим видом показывая, что это уже не ее проблемы.

Сергей Петрович отдраил ложечку зубной пастой и подробно описал в сцене обнаружения семейной реликвии. Вместе с вороньими подарками к нему в голову приходили новые повороты в той или иной истории. Он даже внес Квакилу в список благодарностей в конце книги. Впрочем, писатель не знал обратную сторону медали. Ворона оказалась совсем не проста. Белой и пушистой она была лишь для Жюли, поскольку считала ее высшей кастой. К другим кошкам, грязным, уличным, она относилась с презрением и всякий раз демонстрировала свое превосходство. Так, например, у черной облезлой Мани из соседнего подвала всегда отбирала еду и старалась еще больнее ущипнуть остаток драного уха.

– Сволоччччььь, – шипела на нее Маня. – Ссволочччьь, подхххалимка!

Маня не знала, как разительно отличается от блондинки с атласной шерстью и голубыми очами, что восседает на балконе шестью этажами выше. Маня о сытой жизни в тепле могла только мечтать.

 

Глава 5

«Куриный домик»

 

Две недели Вадим Казаченко носил в кармане извлеченный из писателя кристалл. Не понимал, что делать дальше. Задумчивым и растерянным его встретила в лифте Марго.

– Какие‑то проблемы? – улыбнулась она хирургу.

– В некотором роде. – Вадим с удовольствием рассматривал ее лицо. Отчаянно длинные ресницы (врач не подозревал, что их наращивают), чистая кожа, ямочка на одной щеке, маленький шрам над бровью.

– Оперировали фронтит? – спросил он, показывая пальцем на идеальную выщипанную бровь.

– Что? Не‑е‑ет. – Маргоша засмеялась. – В детстве ударило качелями. А не хотите прийти ко мне на прием? Разберем вашу ситуацию, подумаем, что делать. Я психолог, вы же в курсе? Принимаю здесь, во дворе, в «курином домике». Для вас – скидка пятьдесят процентов!

– Почему бы и нет? – Вадим подумал, что это хороший повод познакомиться с красавицей поближе.

– Звоните, запишу вас в ближайшие дни. – Она протянула визитку.

– Спасибо, освобождаюсь только в пять.