Злодей и фанатка
Из её рассказов я узнаю о том, что её мама, одинокая и измученная борьбой с зависимостью, потеряла право опеки. Нет ни бабушек, ни тётушек, никто не может приютить Тиган. Социальные службы посчитали, что групповой дом – лучший вариант, пока мама проходит реабилитацию. Тиган верит, что это временно, что скоро они снова будут вместе. Эта вера и делает её улыбку такой яркой, такой необычной для этого места.
Однажды миссис Харпер замечает, как Тиган обнимает меня, пытаясь утешить после очередных нападок со стороны воспитателей.
– Прекратите эти телячьи нежности! – рявкает она, её голос, как всегда, режет по ушам. – Дружба здесь ни к чему хорошему не приводит. Только плодит слабаков.
Тиган испуганно отодвигается, её улыбка гаснет. А я привыкла и просто киваю в ответ.
Недели текут одна за другой, серые и безликие, как вода из старого крана в умывальнике. Тиган понемногу меняется. Её яркая улыбка появляется всё реже, зелёные глаза тускнеют, словно кто‑то задёрнул на них серую занавеску. Она перестаёт рассказывать о вишнёвом саде и собаке Бадди. Но о маме никогда не забывает.
Однажды я нахожу её в углу игровой комнаты, обхватившую колени руками. Её плечи дрожат.
– Что случилось? – тихо спрашиваю я, присаживаясь рядом.
Тиган поднимает на меня заплаканные глаза.
– Мама… она… она не позвонила… Уже месяц… она обещала…
Я просто обнимаю её. И в этот момент мне всё равно, что увидит миссис Харпер. В этот момент мне важно только одно – чтобы Тиган почувствовала, что она не одна.
Я слишком хорошо знаю, что значит быть одной.
– Она позвонит. Обязательно позвонит. Просто… просто сейчас у неё, наверное, много дел.
Тиган утыкается мне в плечо и плачет навзрыд. А я глажу её по волосам и думаю о том, как несправедлива жизнь. Почему одним детям достаются любящие семьи, тёплые дома и вишнёвые сады, а другим – только серые стены, холодные взгляды и вечная пустота внутри?
Через месяц её забирают. Просто приходят однажды утром, собирают её немногочисленные вещи и уходят. Без прощаний, без объяснений. Как будто её здесь и не было. Только пустая кровать в углу комнаты напоминает о том, что совсем недавно здесь жила девочка с зелёными глазами и россыпью веснушек на носу. Девочка, которая верила в вишнёвый сад и счастливое будущее.
А потом мне передают письмо. Короткое, написанное неровным, детским почерком. Тиган пишет, что они с мамой вместе. Что мама устроила свою жизнь, нашла квартиру и работу. Теперь у них маленькая квартирка, совсем не такая, как их старый дом, но зато наконец всё хорошо. В конце письма Тиган пишет:
«Спасибо тебе. Ты мой единственный друг».
Я перечитываю это письмо снова и снова, пока буквы не расплываются перед глазами от слёз. Слёз радости за Тиган и слёз горечи за себя. Её история, хоть и с трудом, но всё же закончилась хорошо. А моя история продолжает быть серой и унылой.
– Даже дочь чёртовой наркоманки теперь живёт в собственном доме, – злорадно усмехается миссис Харпер, и я понимаю, что письмо она мне отдала только ради этого. – А ты так и останешься гнить здесь. А потом тебя вышвырнут на улицу к бездомным собакам.
Я сглатываю. Мне становится ещё хуже.
Однажды миссис Харпер решает, что я украла браслет у одной из девочек. Тоненький, серебряный, с маленьким сердечком – это единственное украшение у девочки по имени Ева, и она дорожит им как сокровищем. Я не брала его, но мне никто не верит. Миссис Харпер, не тратя время на расспросы, велит мне выставить руки перед собой и несколько раз бьёт ремнём по ладоням. Острая боль пронзает пальцы, кожа краснеет и начинает гореть. Я сжимаю зубы, чтобы не закричать, хотя кричать хочется сильно.
– Не убирай их! – кричит воспитательница, когда я автоматически одёргиваю руки.
И бьёт меня ремнём по животу. На мгновение прогибаюсь, а потом поспешно выпрямляюсь от страха получить ещё удар – более болезненный. Выставляю послушно руки. Они уже красные, в некоторых местах кожа порвалась и кровоточит. И миссис Харпер снова бьёт по ним, по свежим ранам, а я вонзаю зубы в губы, жмурясь, пока из глаз не начинают катиться слёзы. Она шипит что‑то про непослушание, про то, что я должна знать своё место. Её слова сливаются в неразборчивый гул, боль заглушает всё остальное. Наконец она останавливается, тяжело дыша. Смотрю на свои истерзанные руки, на красные полосы. Сглатываю подступившую к горлу тошноту.
Браслет так и не находят, а Ева ещё долго косится на меня с подозрением. Руки у меня болят ещё несколько часов. На коже живота остаются кровоподтёки. В такие моменты я особенно остро чувствую своё одиночество и свою ненужность.
В этом мире, за серыми стенами группового дома, царят свои жестокие законы. Воспитатели нас не любят и используют своё место для того, чтобы издеваться над нами, словно стая волков, высматривающая добычу среди особенно слабых.
И я становлюсь их постоянной мишенью.
За любую провинность они отбирают у меня еду, бьют ремнём и говорят самые ужасные слова, которые может услышать ребёнок. Зимой меня раздевают догола и выволакивают на улицу в качестве наказания за всё, что угодно. Меня будят посреди ночи и запирают одну в чулане с крысами, если в предыдущий день я сделала что‑то, что они посчитали неприемлемым. Меня бьют по ногам и животу, стараясь попадать в зоны, которые никто не увидит. А ещё миссис Харпер часто угрожает, что знакома с мужчинами, заинтересованными в маленьких девочках, и она отдаст меня им, если я не буду послушной.
Они уверены в том, что никто за мной не придёт, поэтому не боятся наносить мне увечья. Ведь годы идут. Других девочек забирают, а я становлюсь всё старше, а значит мои шансы на удочерение постепенно уменьшаются. Никто не хочет взрослых детей.
Однажды после обеда на меня выливают ведро грязной воды, потому что я не убрала за собой тарелку. Я стою, промокшая до нитки, а они кричат о том, какая я неблагодарная сука.
И именно в этот момент что‑то во мне надламывается. Я понимаю, что не хочу больше плакать и бояться. И молчать тоже. Внутри меня словно лопнула пружина, сдерживавшая годами накопленную ярость. Хватит.
Я поднимаю голову и смотрю на миссис Харпер с вечно кривящимся в презрительной усмешке ртом, толстую и рыхлую, как перестоявшее тесто. В её глазах читается злорадное удовольствие. Она наслаждается моей беспомощностью. Но больше не будет.
Той же ночью я решаю её убить.
Дождавшись, когда все в доме уснут, я тихонько пробираюсь к лестнице и, имитируя детский плач, зову миссис Харпер из темноты верхнего этажа.
– Мне страшно, – шепчу я, стараясь изменить голос.
