Обителей много

Вообще там как будто испортилось всё. Я дышал, и было противно, но я не мог понять, почему. Не было особенно тухлого запаха, но мне всё время казалось, что я вдыхаю вредное для меня что‑то. Я там подумал, так пахнет труп ветра, и сам удивился. Но если можно убить силу притяжения, наверное, ветер тоже можно убить? В общем, когда я проснулся, мне хотелось помыть себя изнутри, если бы было можно. Таким ершиком для бутылок.

Многие дома были разрушены. Где‑то совсем, так что только куски стен остались. Где‑то были выбиты стекла, на стенах я видел надписи. Язык непонятный. Может, это не язык, а какие‑то рисунки. Но почему‑то от надписей было тревожно, как будто очень много злости там, как будто кто‑то на кого‑то сильно ругался. Не знаю.

По всей улице обломки валялись, железки всякие, куски то ли машин, то ли другой техники. Я видел и колеса, и что‑то гусеничное как танк, видел огромный ковш, больше, чем трактор или экскаватор, меня этот ковш ужасно напугал, он был чуть ли не с половину нашего дома размером, а зубцы такие острые, как будто он живой, с зубами. Это просто гигантская железяка, и она даже ни к чему не крепилась и лежала неподвижно. Но мне казалось, что ковш может ожить и напасть на меня. Вообще всё было неживое и от всего исходило ощущение, что оно может на меня напасть.

Такого ещё ни разу не было в снах!

Мне многие места в снах раньше нравились, были те, в которые просто неинтересно было бы возвращаться снова. Например, та бесконечная вода, в которой я просто плыл и плыл, пока были силы, и потом утонул, то есть проснулся. Это было неприятно, но скучно и нестрашно.

А здесь было ужасно противно. И мне казалось, что нельзя долго смотреть на одно и то же. Если я смотрел на дом или этот ковш, то у меня в голове начинали звучать ужасные крики, как будто война или катастрофа. Я не хотел это слышать. Но всё это место как будто вопило мне: смотри, что тут случилось. А я не хотел. Я хотел проснуться и никак не мог. И мне очень обидно, что я во сне не вспомнил ни про Бога, ни про своего ангела. Ведь я наяву о них помню почти всегда, и если мне грустно или страшно, я могу попросить помочь. Но в том месте как будто не было памяти о Боге. Я просто ходил по улице и думал, что сделать: подняться на крышу дома и прыгнуть, чтобы проснуться? Но мне не хотелось это делать, потому что это вроде как самого себя убить, а я не хочу убивать себя даже во сне, это неправильно.

Меня разбудила смешная штука в итоге. Грохот, и я открыл глаза. Сначала было дико страшно, потом я обрадовался, что жив и дома. А потом понял, что грохнулось мое весло вместе со шторой. Там выпало одно карнизное крепление, которое делал папа. Как хорошо, что это случилось сегодня! Я не знаю, как бы я оттуда просыпался сам.

Вроде в доме тихо, шум никого не разбудил.

Допишу потом.

Пишу сегодня позже.

Я попробовал поговорить с мамой. Раньше я боялся рассказывать предкам про сны, потому что думал, они не поверят. Я сначала рассказал про хорошее, про те красивые места, которые мне нравились. А потом про сегодняшний кошмар. Мама слушала внимательно, она меня вообще всегда слушает, даже когда работает. Но она так и сказала, как я думал. Она сказала, что у меня очень хорошее воображение и что это здорово, потому что что я могу быть писателем или придумывать кино. Если захочу. Я объяснил ей, что сейчас я не хочу ничего писать и что я ничего не придумываю, оно само со мной происходит! И что мне нравилось то, что происходило раньше, но последний сон мне совсем не нравится, и мне страшно. Но мама начала рассказывать про сознание и подсознание. Сознание оно как этажи дома, а подсознание как подвал. И бывает, что мы в подвал складываем разные ненужные вещи, а потом про них забываем. Но они там все равно есть. И тогда во сне из подсознания появляется то, про что мы забыли.

Но почему в моем подвале это страшное, про смерть и мучения незнакомых людей? Я туда такого не складываю. У папы в книжках иногда бывает про войну, бывает про злых существ, но нигде не было про такой противный мертвый мир. Я не верю маме. То есть я верю, что она хочет, чтобы всё можно было объяснить просто. Но мне кажется, эти сознания и подсознания как раз слишком сложное и дурацкое объяснение, а должно быть другое. Можно ли попадать в другие миры? В Нарнию дети попадали через шкаф и еще по‑всякому, Джек Сойер[1] пил специальную жидкость, но они ведь там оказывались целиком, а я тут сплю.

Я вдруг подумал, что хорошо бы проверить, сплю ли я у себя в кровати, когда мне снятся те сны. Надо все‑таки всё рассказать Дине, она мировецкая, она может понять, а не как предки.

Вейск, март 1999 года

Мария Исхаковна Баумейстер умерла быстро и практически безболезненно.

Умереть во сне было бы еще проще, но это было не в характере Марии Исхаковны. Она спала мало, но не потому что страдала старческой бессонницей, а потому что постоянно, до последнего дня своих девяносто пяти лет, торопилась жить. Мария Исхаковна вставала с петухами, а то и раньше, и еще затемно начинала хлопотать по хозяйству: приносила воды, замешивала тесто, задавала корм курочкам и собирала свежие яйца, подметала начисто во всех помещениях, срезала цветы и ставила в вазы. А после нехитрого завтрака – кофе да яйцо с хлебом – шла в сад и на огород и до полуденной жары успевала и полить, и прополоть, и подправить что надо.

И днем ей было чем заняться. Могла ягоды ставить на домашние наливки, вареников налепить или пирожков напечь, потом садилась на велосипед и отправлялась в лавку. Мария Исхаковна всегда находила повод поехать в магазин, ведь по дороге можно остановиться и посудачить с соседками обо всем на свете, а потом завернуть к отцу Дмитрию в огород и провести там не меньше получаса. Они обсуждали, какая напасть эти колорадские жуки, какие грядки у отца отведены под «балтик роз», какие – под «каратоп», и кто из картофана более привередлив к почве, кто менее, и как отец умудрился на своих десяти сотках развести такой балаган, настоящий картофельный цирк, сердилась Мария Исхаковна. Картофель – дело серьезное, уж взялся выращивать – не смешивай сорта, не путай сроки, не выделывайся ты со своей шелекцией. Ученые всё давно за тебя придумали, а нормальный человек на земле должен выращивать и потреблять. Или выращивать и продавать. Но не носиться же с ростками, как с детьми малыми, не разговаривать же с ними, Господе Иисусе и все святые угодники! А этот сидит на корточках посреди огорода и поет то ли себе в бороду, то ли в заросли свои.

И что поет‑то, по‑ихнему, по‑иноземному.

[1] Колька имеет в виду Джека Сойера из романа Стивена Кинга «Талисман» (1984 г., русский перевод вышел в 1993 г.). Главный герой – двенадцатилетний мальчик, который может при помощи особого напитка попадать в другую реальность – Долины.