Обителей много

Заскакивала Мария Исхаковна к священнику вроде на минутку, а уж и велосипед давно брошен лежит у огорода, да и в огороде никого не видать – переместились оба в кухоньку. Хлеб свежий разломлен, маслом сливочным ломти намазаны, а у Марии Исхаковны и вишневая наливка с собой в авоське всегда припасена. А потом отец Дмитрий с грохотом водружает на плиту огромную – с пол‑литра – медную джезву. И вот, уже шипит кофе, и разговор уже давно соскочил с картофана на догмат о Троице, и отец Дмитрий, распаляясь и стуча огромным кулаком по столу, третий раз объясняет старушке про филиокве. И Мария Исхаковна в третий, на самом деле, в который уж раз (со счету оба давно сбились) не может понять, как это – когда един в трех лицах, да еще и дух то ли от сына, то ли от отца, то ли от отца через сына: совсем ты меня запутал, бородатый, поеду я, вообще в лавку собиралась, ладно, давай еще по чашечке… и снова шипит на плите кофе.

 

Занятой человек была Мария Исхаковна.

И умерла она быстро, словно между делом. Лезла на крышу – то ли ей вздумалось ставень на мансардное окошко приладить получше, то ли почистить что. Ногу подвернула, рухнула вниз и сломала шею.

Никогда Мария Исхаковна не боялась смерти, готовилась к встрече с ней как с давней подружкой. Ни воскресенья не пропускала без исповеди и причастия – это строго соблюдала. Воскресенье и было, вторая половина дня, когда она преставилась.

Ханну, дочку Марии Исхаковны, и деток той – Алису с Диной – в Вейске, конечно, знали. Алису, а после и Дину то на полное лето в село отправляли, то хотя бы на месяц. Потом слух пошел, что Алиска замуж выскочила – за какую‑то столичную цацку. Из вейских никто того Игоря в глаза не видел, Ханна только приезжала, рассказывала.

На похоронах и увидели.

На похороны Марии Исхаковны все село пришло: и дети малые, и старики, и даже те, про кого думали, что они уже ходить разучились. Рекой полноводной – шли и шли люди от церкви к маленькому кладбищу. И музыканты откуда‑то взялись, никогда в селе не играли на похоронах, а тут, видать, Ханна из самой Одессы пригласила ансамбль.

И Стояновы оба, и Алиса – тонкая, бледная, круги под глазами черные в тон платью, и чертенок Дина в трауре – даже ни разу не изгваздалась за целый день, и Игорь этот, птица залетная. Волосы в хвост длинные, профиль точеный, ну чисто граф какой.

Схоронили, помянули. Уехали Стояновы с детьми в свою Одессу, дом пока заперли, соседка Тома обещала присмотреть по мере сил за садом: весной, понятно, сажать никто не станет ни картофель, ни томаты, а дальше – видно будет.

 

Алиса с Игорем переехали в Вейск к середине лета.

 

 

Глава 6

 

Вейск, май 2012 года

 

Сны начали сниться Кольке, когда ему исполнилось семь лет.

 

Обычные сны, он, конечно, видел и раньше. Но вот такие – яркие, плотные, похожие на цветное кино, в которых он словно путешествовал, отличались от обычных. Колька пару раз даже попадал во сне в знакомые места. Он никогда не был в Петербурге, но папа летал туда и рассказывал про белые ночи и особенные мосты. Мосты через реку по ночам разводили, чтобы под ними могли проплыть грузовые баржи и другие крупные корабли. Кольку так поразила эта идея, что в одну из ночей он увидел во сне сливочное небо незнакомого города, острый шпиль какого‑то собора и взметнувшиеся вверх пролеты мостов. Увидел потом в кино город, сразу узнал. Тут можно было бы придумать простое объяснение: наверное, Кольке и раньше доводилось видеть изображения Петербурга, но мозг запрятал память об этом поглубже, а потом она во сне и всплыла.

Но как тогда объяснить мир с каменными деревьями? Мир с поющими синими животными?

Однажды Колька увидел что‑то совсем фантастическое, для описания чего у него и слов подходящих не нашлось. Огромные стеклянные сооружения, светящиеся изнутри, все разного размера, словно гигантские кристаллы. И между ними летали какие‑то аппараты, тоже как будто стеклянные и тоже светящиеся. И сам он в том сне находился внутри такого летательного аппарата, и дух захватывало от скорости и легкости управления. И Колька лавировал между кристаллами, успевая разглядеть внутри них движущиеся тени. Так и не понял: населяли тот мир живые существа или сами эти кристаллы живые. Откуда это всё появилось у него в голове?

Колька начал вести дневник, чтобы не забывать увиденное во сне. Он прятал дневник на дне старого бабушкиного сундука. Колька не боялся, что кто‑то из домашних будет рыться в его вещах – мама и папа даже в его комнату без стука не заглядывали. Просто ему самому так было спокойнее. Словно можно вытащить всё непонятное из своей головы и хотя бы на время убрать в сундук. И запереть.

 

Пугающий сон начал сниться Кольке позже, когда ему было около девяти.

Колька не любил страшные сказки и истории.

Папа читал ему много книг в раннем детстве, и библиотеку Левандовские собрали великолепную – мало в каком доме в те годы на полках стояли не только советские тома «Детской литературы» и «Мира приключений», но и отдельные переводные издания Толкина, Льюиса, Кинга, Азимова, Саймака, Шекли, Нортон, Брэдбери и многих других авторов. Колька взахлеб читал и приключенческие новеллы, и фэнтези, даже научную фантастику: что‑то ему было не по зубам, но очарование от слога и сюжета поймать удавалось. Он откладывал книгу, только если история становилась слишком мрачной. В Кольке не было свойственной многим детям тяги к ужасам. Даже «Легенду о Тиле Уленшпигеле» он не дочитал из‑за слишком живого и подробного рассказа о пытках и кострах.

Поэтому когда Колька во сне впервые попал в мертвый мир, он растерялся и перепугался.

Пепельным он называл его про себя. Он слышал на зубах скрип пыли и чувствовал, словно из легких откачали воздух, но не просто оставили вакуумную пустоту, а заменили мертвым ядовитым газом, несовместимым с жизнью.

Там были и пустоши, были и строения, горы и равнины, Колька несколько раз попадал во сне в разные точки этой вселенной и волей‑неволей собрал у себя в голове ландшафтный пазл.

Самый сильный страх в нем вызывал город, находящийся в низине между двумя горами. Что‑то почти полностью разрушило часть домов. Колька никогда не видел вблизи ни последствий землетрясения, ни разрушенных взрывами городов; он не мог предположить, кто нанёс этой местности такой страшный урон. Но обломки военной техники на улицах – машины с колесами, гусеничные танки, покореженные стволы гигантских орудий – позволяли предположить, что разрушения были делом рук человеческих.

Или не‑человеческих?